Array Имруулькайс - Арабская поэзия средних веков

Кто видел, скажите на милость,
Чтоб счастье у нас загостилось?

Все знают, великий и малый:
Такого еще не бывало.

Меняется мир этот бренный —
И к худшему все перемены.

Сегодня богач-повелитель,
А завтра ты нищий проситель.

В черных моих волосах все заметней, видней
Белые нити — предвестницы старческих дней.

Так не пора ли прогнать искушенья с порога
И облачиться в бурнус добродетели строгой?

Знаю: пора, но слаба многогрешная плоть:
Чары красавиц не в силах она побороть.

Что же мне делать? Аллаха зову на подмогу:
«Праведную укажи, всемогущий, дорогу».

Отныне удары судьбы я сношу, не противясь.
О муках, которые выдержал я, терпеливец,

Никто не дознался еще, любопытством томим.
Запрятанным в сердце — нет выхода чувствам моим;

Лишь только порою во мраке — к чему оправданья?
Надменно победу свою торжествуют рыданья,

И ярко пылает, глубокие тени гоня,
Огонь, разожженный безумьем в груди у меня…

Свиданье ты мне обещала не раз и не дважды,
Но тщетно я ждал утоленья мучительной жажды.

Оседлый — скитался, покинув родимый свой кров,
Но мир без тебя мне казался безлюдней песков.

Зачем ты с родными меня разлучила враждою?
А прежде мы были — как сок виноградный с водою.

Скажи, отчего ты поверила злым шептунам?
Исполненным веры, пристало ль неверие нам?

О, как отменить приговор, надо мною нависший!
Красавица, что родовитее всех в становище,

В твоих подозрениях истины нет и зерна.
Зачем же ты часто, как юная лань, озорна,

Меня вопрошала: «О, кто ты?» — в нелепых стараньях
Унизить презреньем: мол, что за неведомый странник?

«Я тот, кто тобою сражен», — отвечал я без зла.
А ты: «В самом деле? Который же? Нет им числа».

«Ну, полно меня изводить. Отрицанье напрасно.
Ты знаешь меня, без сомненья, — и знаешь прекрасно!»

Смеялась ты: «Может быть. Время тебя не щадит».
«Ни время, ни ты, — говорил я, — обоим вам стыд».

Всю гордость свою растерял, до последней крупицы,
Однако желанного так и не смог я добиться.

Куда бы ни брел я, причудами рока влеком,
Дыханье твое обдавало меня холодком.

Я понял тогда: мне осталось одно — положиться
На волю судьбы — и на волю твою, прихотница.

И сам я не знал в удрученье: во сне ль, наяву
Газель, что стоит на вершине холма, я зову.

Пугливая прочь отбегает — и смотрит скорбяще,
Как будто она потеряла детеныша в чаще…

Неужто и впрямь ты со мной незнакома, сестра?
Меня восславляют под сводом любого шатра.

Ведь я не из тех, кто робеет в опаснейшей схватке,
Я первым из первых врывался во вражьи порядки.

Пускай у коней обессиленных — ноги вразлет,
Не зная усталости, я пробивался вперед.

Когда же, разбитый, бежал неприятель, я следом
Скакал во главе ратоборцев, привыкших к победам.

Терзался я жаждой, пока не напьются мечи,
Алкал я, пока не насытятся все сарычи.

Но чужд вероломства, пред тем как начать нападенье,
С гонцами всегда посылал я врагам упрежденье.

Бывало, на стены твердынь, осажденных тесня,
Взбирался я вместе с лучами — посланцами дня.

На вражьи кочевья свершал я набеги, бывало,
Но женщинам, прячущим лица свои в покрывала,

Я зла не чинил, не обидел из них ни одной.
Немало красавиц искали свиданий со мной;

Нередко я с ними делился своею добычей
И от оскверненья спасал их — таков мой обычай.

Богатство всегда от меня отвращало свой лик,
Но гостеприимством и щедростью был я велик,

Достоинство чтил я превыше даров наилучших,
Ведь доброе имя не купишь на рынках толкучих.

И вот я в плену. Ни друзей. Ни коня, чей чепрак
Не робкий юнец застилал — а бывалый смельчак.

Ну что ж, не ропща, принимаю назначенный жребий,
От власти судьбы не укрыться ни в море, ни в небе…