Array Имруулькайс - Арабская поэзия средних веков

Птахи бились, поняв, что спасения нет…
Мы скакали всю ночь — подымался рассвет.

Мучительница велела замолкнуть устам поэта,
Но сладостность искушенья еще возросла от запрета.

Безумствует шалое сердце, любя развлеченья и плутни,
Кощунствуя в лавке винной под возгласы флейты и лютни.

Оно возлюбило голос, который нежней свирели,
Волшебный голос певуньи, глазастой сонной газели.

Края своей белой одежды влачит чаровница устало,
Как солнце, что распустило жемчужные покрывала.

Браслетов ее перезвоны, как звоны обители горной,
Которые господа славят, взмывая в простор животворный.

И вся она благоухает, как те благовонные вина,
Что зреют в смолистой утробе закупоренного кувшина!

То вина тех вертоградов, в прозрачную зелень воздетых,
Где зреют темные гроздья, в тени свисающих веток.

То сладкие лозы Евфрата, где струи, гибкие станом,
Таинственно и дремотно змеятся в русле песчаном.

Вокруг этих лоз заветных бродил в раздумье глубоком
Старик с неусыпным сердцем, с недремлющим чутким оком.

К ручью он спешил с лопатой, чтоб, гибкость лоз орошая,
К ним путь обрела окольный живая вода большая.

Вернулся он в августе к лозам сбирать это злато земное,
И стали сборщика руки как будто окрашены хною.

Потом на гроздьях чудесных, былые забыв печали,
С жестокостью немилосердной давильщики заплясали.

Потом успокоилось сусло в блаженной прохладе кувшинной,
От яростных солнечных взоров укрыто надежною глиной.

И это веселое сусло угрюмая ночь охладила,
И зябкая рань — мимолетной прозрачной росой остудила.

И осень звенящую глину дождем поутру окропляла,
Чтоб сусло в недрах кувшина ни в чем ущерба не знало!

Вином этим — томный, как будто оправившись от недуга,—
Поит тебя виночерпий со станом, затянутым туго.

Вино тебе всех ароматов и всех благовоний дороже,
Ты пьешь его, растянувшись на благостном розовом ложе.

Смешав пития, улыбнулся младой виночерпий толковый:
Так льют на золота слиток — сребро воды родниковой!

О друг мой, пожалуй, твоей я набожности не нарушу:
Любовь к вину заронили в мою надменную душу!

Ах, как хорош виночерпий, чей лик, в темноте играя,
Подобен луне взошедшей, чуть-чуть потемневшей с края!

Лицом с полнолуньем схожий, глядит виночерпий кротко,
Румянец его оттеняет юношеская бородка:

Она с белизною в раздоре и, утомившись в споре,
Грозится укрыть его щеки, красе молодой на горе!

Темнеет щек его мрамор, все больше он сходен с агатом,
Вели ж белизну оплакать всем плакальщикам тороватым!

О, если б мне дьявол позволил, мои взоры не отвлекая,
Оплакивать эти щеки: была ж белизна такая!

Ах, вижу я: в благочестье многие преуспели,
Над ними не властен дьявол, меня ж он уводит от цели!

Как мне побороть искушенья — несчетные — сердцем гордым,
Как мне — греховному в жизни — пребыть в раскаянье твердым?!

Я столько кубков осушил, похожих на небес пыланье,
С лобзаньем чередуя их или с мольбою о свиданье:

В их озаренье просветлел судьбы моей постылый жребий,
Они, как солнышка куски, упали из отверстий в небе.

Наполнив кубок до краев, укрыть попробуй покрывалом:
Сквозь ткань игристое вино проступит пламенным кораллом!

Виночерпий в одеждах из шелка, я вино уподоблю огню
Или с яхонтом в белой жемчужине этот горний напиток сравню,

А луну на небесном своде в сходстве явственном уличу
Я с дирхемом {181} 181 Дирхем — серебряная монета. серебряным, брошенным на лазоревую парчу.

Сколько раз побывал виночерпий в моем доме, кутя и смеясь
Не страшась завистников злобных, соглядатаев не боясь;

Сколько раз я, бывало, подталкивал, улыбаясь душой заодно
Друга юного с тонким станом, чьи уста сковало вино!