Array Имруулькайс - Арабская поэзия средних веков

Они расстались с проблеском луча,
Стеная, плача, жалуясь, крича…

А нас всю ночь тревожило одно:
Блестевшее в глазах друзей вино!

Та звезда, что во мраке — как глаз, ожидает: вот-вот
Соглядатай устанет следить и покойно уснет.

А рассвет, что тихонько во тьме уже начал вставать,—
Как клочок седины, проступившей сквозь черную прядь.

О глаза мои, вы мое сердце предали страстям!
Плоть иссохла моя, так что кожа пристала к костям.

Стан ее — как тростник, что возрос на откосе крутом,
Он склонился под ветром любви, но поднялся потом.

Пожалей же влюбленного, — я ведь опять ослеплен,
Хоть кричат обо мне: «Он спасется! Опомнится он!»

Написала слеза на щеке моей: «Видите, вот,
Это пленник любви, — он под гнетом страданий живет!»

Ничего не достиг я, лишь вздрогнул случайно — едва
Мой коснулся рукав дорогого ее рукава.

Я твоей красотою, безумец, оправдан вполне.
Равнодушье других — не твое! — даже нравится мне.

Дай свидание мне — за тебя готов душу закласть!
До предела уже довела, меня, бедного, страсть.

Вот и юности нашей уж добрая четверть прошла.
Что нам плакать о ней?! Ну, подумаешь, право, дела!

Как светильники, светит уже на висках седина.
Пусть! Вот зрелость. Смотри: впереди ожидает она.

Не пугайся греха, я б хотел, чтоб ты в жизни прошел
Не как тот, кто идет, подбирая брезгливо подол.

Не чурайся же малого — здание строят из плит,
И из камешков мелких большая гора состоит.

Уязвляет меня, как змея, переменчивый рок.
Изменили мечты. Я мечты растерял, не сберег…

Человек наслаждался, он с жизнью всегда был в ладу
За свои наслажденья — прощал ей любую беду.

Но в мгновение то, когда пьющий питье смаковал,
Жизнь толкнула его, не жалея, в бездонный провал.

Люди, вы выполняли приказы, вы слушались, люди, меня
Возле стремени шли вы, сопровождая коня.

Я скрывался от вас, исчезал, ожидая подчас:
Кто поднимет завесу, — да есть ли смельчак среди вас?

Жизнь меня оставляла в покое, но лишь иногда,
Для того лишь, чтоб снова, как пес, меня грызла беда.

Я оставлю в наследство одну лишь большую беду.
Вместе с жизнью, приевшейся мне, — я навеки уйду.

Ночью молнию видел, блеснувшую вдруг из-за гор,
Словно сердца удар, словно быстрый влюбленного взор.

А потом ее ветер смелей подогнал, и тогда
Засияла вся ночь, как летящая в небе звезда.

Блещет молния смехом, а полночь грустит, исходя
Бесконечными, злыми слезами дождя.

И потоки дождя — как столбы в этом небе ночном.
Словно шумных два спорщика: полночь и гром,

Из которых один все кричит и кричит, а другой
Все рыдает — с терзающей душу тоской.

Полночь, важно явившись, сурово глаза подвела,
Но от слез нескончаемых полночь вдруг стала бела.

В свете молнии полночь нежданно напомнит змею,
Что ползет по бархану и греет утробу свою.

А лишь снова сверкнет среди облачных клубов густых,
Ночь предстанет как груда прекрасных цепей золотых.

Вот и ночь присмирела, звезду кто-то в небе зажег.
Утро, спрятав лицо, собирается сделать прыжок.

Оно встало пред ночью с полоской зари впереди,
Словно конь белоснежный, с полоской ремня на груди.

О души моей думы, поведайте мне: неспроста
Погибает любовь и меня оплела клевета?

Нет, клянусь высшей волей, наславшей несчастья на нас:
Я-то клятвы не предал и в мыслях своих ни на час.