Array Имруулькайс - Арабская поэзия средних веков

И коль меня, Альва, врагам удалось оболгать,—
Спроси меня прежде, а после решайся карать.

Меня очернили — отвергни наветы лжеца,
Помедли с разрывом, во всем испытай до конца.

Тебя я не вижу — земля мне тогда не мила,—
Черней скорпиона, исполнена мрачного зла.

Я семьдесят раз бы хотел тебя видеть на дню.
Птенец я несчастный, зачем угодил в западню!

Охваченный страстью, рыдаю всю ночь напролет,
Гляжу неотрывно на звездный слепой хоровод.

Восток пунцовеет, и тени уходят назад,
Слежу я за солнцем, покуда не хлынет закат.

Все радости мира ушли неприметной тропой,
Я пасынок жизни, отверженный злою судьбой.

О, как я терзаюсь, свое проклиная житье,
Когда вспоминаю медвяную кожу ее!

Сперва истомила мучительной жаждой она
И сделала вид, что любовь ей скучна и смешна.

Другую позвать бы! — Но мой непокорный язык
Любимое имя твердить непрестанно привык.

Я ртом пересохшим шепчу еле слышно укор,
А сердце — как пленник, которого ждет приговор.

Порой разгорится, как факел, желание в нем —
Так факел монаха исходит тяжелым огнем…

О, если бы сердце вело этот грустный рассказ,
Оно бы поведало все безо всяких прикрас.

В бесчисленных письмах излил я любовный порыв —
Писец утомился, на что уже был терпелив.

Неужто Аллаха осмелишься ты прогневить,
Того убивая, кто стал словно тонкая нить?

Клянусь, если б ты мою кротость увидела вдруг,
Блуждающий взгляд мой, что ищет напрасно вокруг,

Когда б увидала, что я у друзей и родни
Сочувствия вздохи теперь порождаю одни,—

Тебя это зрелище так бы тогда проняло,
Заплакала б ты, будто в этом нашла ремесло.

И вестник любви появился б неслышно средь нас,
Сомненья развеяв, меня от мучения спас.

И я с полуслова его, с полувзгляда пойму.
Он нужен мне так же, как я теперь нужен ему.

Едва не умер я, когда моя любимая ушла,
Хоть неприступно холодна она всегда со мной была.

Когда я жаловался ей, тоской измученный вконец,
Она, не глядя на меня, с усмешкой говорила: «Лжец!»

О, если б эту боль мою умерил благостный Аллах,
Приблизив будущее к нам хотя бы на единый шаг!

Когда не вижу я тебя, то и в кругу семьи большой
Не замечаю никого, как будто всем давно чужой.

Никто не знает, сколько я страданий тайно перенес,
Ведь сердце бедное мое орошено потоком слез.

Возвысь меня иль унижай — тебе клянусь я жизнью всей:
Моей единственной любви я верен до скончанья дней.

В долине Минаджа глухой я у развалин молча встал.
В живых не стало никого из тех, кто делал здесь привал.

Темнеют рытвины одни там, где когда-то цвел шатер,
Полынь седая проросла сквозь мусор рухнувших опор.

Величья смутного полны останки прежнего жилья —
Так вдруг на рубище сверкнет полоска дивного шитья.

Воспоминанье прежних дней, ты душу мне не береди,
Ведь ту умолкнувшую страсть ничто не возродит в груди.

Неужто здесь когда-то жизнь дарила радостью меня,
Своим сияющим плащом и обольщая и маня?

Вплоть до отъезда моего туда, в предел чужих земель,
Разлука помешала мне любить прелестную газель.

Я помню: в горы не спеша шла паланкинов череда,—
И видел смутно, как в одном сияла юная звезда.

О, этот белый паланкин, непрочный, будто скорлупа,
Его далеко увлекла верблюжья древняя тропа.

Я тоже поднял караван, его заставил второпях
Идти в тот край, куда меня влекли надежда, боль и страх.

Собутыльник дорогой мне Аллахом послан в дар,
Как чудесный, золотой, неистраченный динар.

Из кувшина я ему неприметно подливал
До поры, пока он мог удержать в руке бокал.

Я сказал: «Абд аль-Аз из, за тебя я Жизнь отдам!»
Он ответил: «Я твой раб!» Говорю: «Я в рабстве сам!»

«Выпей, друг!» Он молвил: «Что ж, выпью, если поднесешь!»
Покачнулся и заснул. Много ль с пьяного возьмешь?