Array Имруулькайс - Арабская поэзия средних веков

И соблазнов его теперь избегаю я, как аскет,
Хоть недавно еще считал, что достойнее цели нет.

Вожделею к чужому я, но тянуться за ним страшусь,—
Видит око, да зуб неймет. Кто несчастней, чем алчный трус?

Он еще не отвык желать, но бояться уже привык,
Для таких нищета всегда тяжелее любых вериг.

И когда властелин меня стал одаривать наперед,—
Ибо даром стыдился пить даже песен душистый мед,—

Страх и алчность в моей душе, как обычно, вступили в бой;
И не мог обуздать я их, слыша топот бед за собой.

Трусость делала шаг назад, жадность делала шаг вперед,
Не решившийся — не возьмет, остерегшийся — не умрет.

Я собой рисковать боюсь, но удачу добыть хочу.
Прячет будущее Аллах за семи покрывал парчу,

И нельзя заглянуть туда, чтоб идти или не идти,
Узнаем мы, лишь кончив путь, что нас ждало в конце пути.

Из-за бед, что всю жизнь мою шли ко мне одна за другой,
Я в тревоге всегда: а вдруг твердь разверзнется под ногой.

С нищетою смирился я, ибо легче смириться с ней,
Чем опять попасться в капкан обольщений минувших дней.

Я на суше изведал все: жажду, голод, мороз и зной.
А на море — и борода и виски пошли сединой.

Был я ливнем напоен всласть, вымыт волнами добела,
И от ненависти к воде стала засуха мне мила.

Но спасения нет от зла, что приходит само собой,
И в пустыню заброшен был я насмешливою судьбой…

Знает разве один Аллах, как мне тяжко под грузом бед,
Через силу свой груз несу я с тех пор, как увидел свет.

Как бы солнечен ни был день, чуть решал я пуститься в путь,
Призывала судьба дожди, злобным ветрам велела дуть.

И земля обращалась в грязь под копытами скакуна,
И от ливней путь раскисал, словно пьяница от вина.

Чтобы ногу коню сломать и от цели отвлечь меня,
Мир шатался, дожди порой шли без роздыха по три дня.

И на ветхий заезжий двор славный путь я менял тогда,
И усталость валила с ног, и с одежды текла вода.

Но в домишке, где я мечтал отдохнуть от дорожных бед,
Говорили: «Очаг погас, нет еды и постелей нет».

Страх и голод в углу сыром коротали со мною ночь,
До утра я не мог ни встать, ни бессонницы превозмочь.

Крыша дождь пропускала так, что, ей-богу, я был бы рад
Из-под крова уйти и лечь под какой-нибудь водопад.

Кто не знает, что скрип стропил на кузнечика скрип похож,—
Но порою и тихий звук человека бросает в дрожь.

Ведь в заезжих домах не раз — все базары о том кричат —
Крыши рушились на гостей, словно соколы на крольчат…

Но и ясных морозных дней я забыть не смогу вовек,
Продували меня ветра и слепил белизною снег.

Путь по суше всегда суров, он походит на палача.
Помни, едущий, дождь и снег — два любимых его бича.

Иногда от ударов их можно скрыться куда-нибудь,
По арканами пыльных бурь неуступчивых душит путь.

Тем, о чем я сказать успел, сухопутье грозит зимой.
Лето в тысячу раз страшней, лето злейший гонитель мой.

Сколько раз я испечься мог! В желтом мареве летних дней,
Как жаровня, чадила степь, жаркий воздух дрожал над ней.

А холмы и отроги гор, словно вздумав сгореть живьем,
Окунались в слепящий зной, будто в огненный водоем.

Для боящихся плыть водой ехать сушей плохой резон,
Не расхваливай этот путь — знаю я, чего стоит он.

Можно летом коней седлать, можно вьючить зимой вьюки,
Но ни то, ни другое мне, что поделаешь, не с руки.

Страшен белого солнца жар, когда сохнет слюна во рту,
А когда все дороги — топь, дождь со снегом невмоготу.

Жаждет зной иссушить тебя, когда сух, как пустыня, ты,
Дождь стремится тебя полить, когда весь ты — кувшин воды.

Если жаждой гортань горит, не получишь ты ни глотка,
Если ливнями путь размыт, щедрость выкажут облака.

Завлекает и лжет земля, шлет миражи, вперед маня,
А в мечтах у нее одно — повернее сгубить меня.

То разбойник с нагим мечом мне встречается поутру,
То под вечер трясет озноб, превращая в мороз жару.