Андрей Имранов - Цитадель души моей

* * *

- Заморыш!

- Что? – Я встрепенулся, соскочил с покрытых драной ветошью дощатых нар – моего ложа

– на пол общей комнаты и завертел головой, пытаясь понять, кто меня разбудил. А, вон –

Жмых, стоит в дверях и скалится недобро. Возрастом он не старше нас, Лягушат, но

особняком держится – уже не одна смерть на нем, а на прошлой неделе он

свободнорожденного ремесленника в собственном доме убил и всё добро в одиночку

вынес, так что ему скоро имя должны были дать и в Крысы посвятить. Хвастался, что

даже награда за его голову назначена, но это вряд ли.

- Шел тебя видеть хочет, - сплюнул и ушёл.

Я перевёл дух. С одной стороны, хорошо, что он от Шела, иначе он бы не удержался от

искушения меня немного «проучить», просто для забавы. А так – испугался, что я

наябедничаю. С другой стороны – Шела я боялся, да что я, его все боялись. Так уж мир

устроен – вольпов все боятся. Потому что они – хозяева нашего мира и это всякому ясно.

Что с того, что трон в Бурдигале вполне себе человеческая задница согревает? Вот ведь и

шайки нашей голова – Бер, а вовсе не вольп, ну? Достаточно раз на них взглянуть, когда

они в одной комнате встречаются, и сразу понятно становится – кто голова, а кто – одно

название. Думаю я, с наместником нашим – то же самое, потому он и наместником

зовется, а не императором, верно ведь?

Обмирая от робости я направился вниз, в подвал – там, в небольшой скромно

обставленной комнате, Шел принимал визитеров. Никто никогда не видел, чтобы Шел

оттуда выходил, но жил он всё ж не у нас в подвале. По слухам, из комнаты вольпа был

еще один ход – прямо на улицу. А может, и не один. У любой лисьей норы обязательно

имеется парочка запасных выходов. Щербатый на прошлой неделе клялся, что видел

Шела, выходящего прямехонько из стены двухэтажного дома на Судейском спуске. Врал,

скорее всего.

Самого разговора я не боялся – я отлично знал, какой он будет. Вольп будет сидеть в

кресле со скучающим видом, смотреть в сторону и изредка задавать странные вопросы

вроде «Видел ли ты когда-нибудь свою маму голой?», «Как думаешь, голод – какого он

цвета?» или «Чуешь ли ты иногда кислый запах, которого никто другой не чувствует?».

Ответы будет выслушивать без всякого внимания, словно они ему и не нужны

совершенно, будет подолгу задумчиво изучать собственные когти, потом, словно

спохватившись, задавать другой такой же дурацкий вопрос, а потом скажет: «Все. Можешь

идти». Подобные «разговоры» с нами, мелюзгой, он проводил где-то раз в полгода,

удивляться мы давно перестали, хотя зачем это вольпу – так и оставалось непонятным.

Слышал я несколько версий, но что-то на правду похожее только Пухляк выдал:

- Это он так выясняет, какой у кого талант скрытый имеется, чтобы потом с этого человека

навару побольше получить.

- Не, - возразил я, - он же про таланты и успехи ни одного вопроса не задает, меня он даже

ни разу не спросил, что я умею.

- А может, ему надо знать, не что ты умеешь, а что ты можешь уметь лучше всего? Ты ж

этого и сам не знаешь. А может, и догадываешься, да соврешь. Вот вдруг у тебя, Заморыш,

такой талант свою задницу клиентам подставлять, что ты любой бордель озолотить

сможешь? Так ты ж сам не признаешься. А он спросит там своё «Нравится ли тебе на

казни смотреть?», покумекает себе и всё поймет. Вольпы, они большие мастера со всего

прибыток получать, потому и заправляют всем, понял?

Виду я не подал, но мне неприятно стало – уж больно в жилу мне Пухляк своим примером

попал. Так что я на всякий случай стал невпопад отвечать. Спрашивает он, скажем: «Как

часто ты сны видишь?». Я их где-то через день вижу, но отвечаю «Каждый день».

Поначалу пугался, что он ложь почует, но вольп ничем не выдал, что заметил мою

хитрость – да и то сказать, даже если б он и заметил что-то, как тут проверишь, какого

цвета мне голод представляется? То-то и оно, что никак.

Но на этот раз всё пошло по-другому.

Я зашел в комнату, закрыл за собой дверь, остановился в шаге от двери, как

обычно, и принялся ждать первого вопроса, но вольп не стал задавать вопросов. Он

поднял голову и, впервые на моей памяти, посмотрел мне в глаза. Я похолодел.

- Подойди ближе, человеческий детёныш.

Волоча негнущиеся ноги, я сделал два маленьких шага.

- Ближе. Еще ближе. Вот так.

Янтарные глаза вольпа мерцали в свете единственной свечи, и, казалось, мерцание это