Андрей Имранов - Цитадель души моей

влаги, я сожрал целиком, со всеми потрохами, три небольшие, величиной с ладонь,

рыбешки. Съел – и умудрился удержать их в желудке, как они не просились наружу. После

этого у меня появилось достаточно сил, чтобы поучаствовать в рыбалке. Толку,

признаться, от меня было немного – хотя я через некоторое время и наловчился попадать

тонким трофейным мечом в проплывающих мимо лодки рыбешек, большинство из них

соскальзывали с гладкого лезвия и уплывали, оставляя лишь тающее на глазах облачко

крови. У верги рыбалка шла удачнее – цепляя когтями, она выдергивала в лодку рыбу за

рыбой, и почти ни один её выпад не пропадал впустую.

К сожалению, продолжалось так недолго – в один момент мелькающие вокруг

лодки силуэты вдруг бросились врассыпную от появившейся откуда-то стремительной

веретенообразной тени, длиной не меньше самой лодки. Вода увеличивает находящиеся в

ней предметы, но даже с учетом этого было ясно – эта рыба будет сама не прочь

перекусить нами. Потом появилась вторая такая же, разве что чуть поменьше. Вдвоем они

долго кружили вокруг лодки, потом пропали так же неожиданно, как и появились. Мы

снова с надеждой начали вглядываться в воду, я увидел поднимающееся из тьмы глубин

какое-то округлое пятно, приготовил меч, и вдруг с ужасом понял, что вижу глаз –

чудовищных размеров глаз, с равнодушием взирающий на меня из бездны.

Вода вокруг забурлила, расступаясь перед тушей чудовищных размеров существа, я

вцепился в борта лодки, ожидая, что нас сейчас поднимет в воздух, но тот, кто был под

лодкой – кто бы это ни был – не стал всплывать, а просто проплыл мимо, на глубине

вытянутой руки. Глаз медленно ушел вперед, а под лодкой долгое время тянулось и

тянулось бугристое серо-голубое тело, покрытое какими-то наростами, ракушками,

пучками водорослей, прилипшими странными рыбами, пока не закончилось, наконец,

колоссальных размеров плоским хвостом, одно ленивое движение которого заставило

нашо утлое суденышко закружиться на месте. Только минут через пять я смог выдохнуть и

разжать сжатые в судороге руки. Вспомнились мне холмы Фалены и движущийся над

ними силуэт невообразимых размеров лисы. И застывшие в священном ужасе егеря. Так я

и не узнал потом, хоть и пытался, у кого же хватило сил сбросить оцепенение и выпустить

первую стрелу из баллисты. Похоже, стрелявший сам этого не осознал и не запомнил.

Если я вдруг выживу, то ни к чему плавающему на полет стрелы больше не

подойду. Вполне допускаю, что встреченный нами монстр – мирное безобидное существо,

в разы менее опасное даже одинокого волка, но я лучше выйду один на один со стаей

вергов, чем соглашусь снова оказаться в лодке рядом с чем-то эдаким. И дело вовсе не в

опасности – смерть везде смерть и неважно, кто её тебе подарил – разъяренный урс или

рой диких пчёл. Дело в бессилии – в осознании полной и абсолютной собственной

ничтожности – что бы я сейчас ни сделал, как бы не напрягал весь свой разум, все мышцы

и душевные силы, впечатления на раскинувшийся вокруг океан и на его обитателей я

произведу не больше, чем брошенный в воду камешек. Так какой тогда смысл развивать

ум и тренировать мышцы? Нет, что ни говори, а море – не людская стихия, нечего людям

тут делать. На земле всё-таки не так.

А потом снова подул ветер, и поднялись волны. Сил ко мне вернулось достаточно,

чтобы попытать счастья в схватке с бестией еще раз – как ни крути, пожалуй, это было бы

самым разумным решением, что для меня, что для неё – победитель получает пару недель

жизни и шанс на спасение. Сам не знаю, почему я так и собрался напасть ни днем, ни

ночью. Из благодарности? Не думаю – то, что она меня спасла, больше злило, чем

наполняло благодарностью. Потому что это глупость – так нельзя делать. Когда на кону

стоит жизнь, боец должен уметь отринуть свою человечность. Не сможешь – умрешь, а

тот, кто смог – будет есть твою пищу, пить твое вино, трахать твоих женщин и убивать

твоих детей. Так было всегда, и так будет всегда – вся история человечества тому

подтверждение и ни единого исключения пока не замечено. Около полутора суток, прежде

чем забыться, скорее похожим на бред, сном, я пытался расшевелить себя подобными

мыслями – тщетно. Мысли вязли в глухой апатии, словно я, трепещущим на ветру

огоньком, под дождем, пытался разжечь мокрое насквозь бревно.