Елена Кисель - Аид. Любимец судьбы

темноту на несколько суток. Явился, втащив за собой на

цепи странную девицу: из одежды – всклокоченные длин-

ные волосы да бронзовый шипастый ошейник, лицо пере-

кошено в безумной гримасе, с губ капает пена…

– Чу-у-ую! – взвыла девица, едва пересекла порог. –

Родню чую!

– Не спишь? – осведомился брат, когда я подскочил,

выхваченный из дремоты этим воем. – Хорошо, что не

спишь. Разговор есть.

Обшарил глазами полутемный покой и с уверен-

ностью плюхнулся на застланную пятнистыми шкурами

скамью. Покрытую волосами девицу он безошибочным

93

пинком определил в угол, в котором она осталась, повизги-

вая и хватая зубами цепь.

Гелиос как-то, посмеиваясь, сказал: «Иногда и бес-

смертие – проклятие. Например, когда знаешь, что не мо-

жешь отделаться от собеседника, перерезав ему горло».

На счастье Жеребца, мой меч валялся в углу.

– Что за…

– В своей комнате нашел. Сидел, понимаешь, думал…

как раз еще думал: мне вот Гестия с Деметрой говорили,

что не то что-то во дворце в последнее время. Нет-нет, а

кто-нибудь взбесится. И потом, что с Зевсом-то такое? Не

замечали ведь раньше за ним – чтобы кого-нибудь лопал.

И только что-то вырисовываться стало, как на меня самого

навалилось. Как затмилось: будто рати Крона уже в окна

ползут. Ну, я отбиваться… потом гляжу – отпустило. Покои

разгромлены, двоих слуг насмерть зашиб. Ну и эту задел.

Осколком скамьи по башке. Нацепил на нее что покрепче

и к тебе…

– Постой.

Вскочил, закутываясь в гиматий прямо поверх набе-

дренной повязки, плеснул в лицо водой из чаши на столе.

Девица в углу рычала и скалилась – то ли привет-

ственно, то ли насмешливо, и острое лицо ее казалось ли-

цом старухи.

– Что за тварь? Богиня? Титанида?

Посейдон прочистил горло, будто собирался запеть,

покривился брезгливо.

– Пока не понял. Она ж не говорит ничего – визжит,

зараза, кусается и плюется, еще и обделалась, пока сюда при-

волок. А я не вглядываюсь, у меня рядом с ней все плывет.

То я в вулкане, то еще где… Но разбираться надо, брат, а то

Зевс на завтра совет назначил, решать: горы или равнина…

не дело, когда эта дрянь по дворцу шастает.

– Разберемся. Держи цепь.

94

При моем приближении девица – теперь видно было,

что она совсем недавно вышла из ребяческого возраста

– распласталась на полу. Прилипла, как дикое животное

перед прыжком. Подняла нездоровые, желтоватые глаза.

– Родню чую, родню… – зашептала, облизываясь

раздвоенным языком. – Что, свора-то испугалась? Вожак

засбоил, сучку свою сожрал, вожаки они… такие. Всех жрут, сколько ни увидят, вот попробуйте на него тявкнуть, так

он… ихи-хи-хи-хи! Что принюхиваешься – по следу идешь?

Вонь забивала дыхание. Тянуло сладковатым духом

разложения и каким-то острым дурманом, просачиваю-

щимся прямо в кожу. Но хуже того – я не мог поймать глаз: она то закатывала их, то косила, то подмигивала тысячью

разных способов…

– Охотником себя мнишь? Хи-хи… охотник – это ваш

младшенький, вожак… А вот этот – бойцовый. У! У! Хочет

вожаку в глотку вцепиться, перервать! А ты, значит, диким

прикидываешься? Вольный? Хе-хе, как же, вольный, если

ты – сторожевой. Это ведь не я на цепи. Это ты на цепи.

Кого охраняешь, а?

– Аид, – хрипло сказал Посейдон. – Заткни ее. Сил нет

слушать.

Тварь подалась вперед, касаясь пола оголенными бу-

горками грудей – бей, мол, мне это в радость!

– Пусть тявкает, – медленно выговорил я. – Собачонкам

такого рода побои – в удовольствие. Они гордятся побоями.

Бьют – значит, обращают внимание. Ее пинают, а она виз-

жит… В моей руке легко хрустнул хрупкий девичий палец,

и Посейдон чуть не выпустил цепь от визга, который раз-

дался следом.

– …вот так. Слышишь меня, дочь Ночи? Тявкай

дальше – и я поступлю с тобой наилучшим образом. Жрать

объедки, получать пинки и камни, валяться на солнцепеке

95

– тебе понравится. А свора кобелей, с которыми Зевс охо-

тится, – ждет не дождется.

Посейдон издал неопределенный горловой возглас.

Девчонка забилась в угол и смотрела на меня – впервые

прямо, не мигая, хотя лицо дергалось, стоило причудливые

гримасы…

Комната начала раскачиваться, стены – сдвигаться

в душный мешок отцовской темницы. Из пустоты свился

тошнотворно-ласковый голос матери: «Хочешь послушать

сказку, мой маленький?». Потом резанул уши пронзитель-