Елена Кисель - Аид. Любимец судьбы

невесомые касания, от которых я сперва ежился и пытался

увернуться, потому что они не были похожи на знакомые

мне прикосновения скал и меча, на шершавую кожу Гелло

под боком. Но Гестия была терпеливой, и я сдался.

– Расскажи мне о том, что там… вовне.

– Там совсем не так темно, – отозвалась задумчиво.

– И не так тихо. Я видела немного: мама держала меня в пе-

щере, она надеялась, что отец забудет обо мне…

Одного не понимаю, зачем старый тиран глотает доче-

рей? Меня – понятно, я наследник. От них-то ему какой вред

– боится увидеть личико Геры и помереть от разлития желчи?

– Но я видела, как Гелиос-солнце гонит свою колес-

ницу с востока на запад, он мне помахал, и это было очень

красиво. Я слышала пение птиц, оно почти как солнечный

свет, только для ушей. Я видела огонь: он согревал меня,

когда Нюкта набрасывала свое покрывало на небо. Я взяла с

собой немножко – смотри – в ее руке полыхнул маленький

огонек, я сощурился. – А потом мать пришла и понесла меня, и тогда я увидела море… большое… оно дышало, и над ним

стояла и смотрела Ирида-радуга, она тоже мне улыбнулась.

Наверное, этому вечному ребенку все улыбаются.

Кроме старшего брата, который разучился этой мудреной

науке сколько-то вечностей назад.

Гестия словно догадалась о том, что крылось за моим

молчанием, и тут же принялась меня жалеть, будто я был

младенцем: с поглаживаниями по голове и укачиванием,

которое неприятно напомнило мне самый первый, солнеч-

ный день жизни.

– Бедный, бедный… ты был первым из нас, ведь так?

Ты не увидел моря, не помнишь пения птиц, только темнота, 39

– я попытался сбросить ее руки, но она не унималась. – Ты

просто… потерпи еще немного, и скоро все закончится.

– Разве что у него случится грандиозная отрыжка, –

собственный голос казался неверным, треснувшим.

– Нет. Но ведь он рано или поздно придет.

«Кто?»

«Тот, который освободит нас и победит отца. Брат».

Я не заметил, когда мы перешли с ней на разговор

взглядами. Пламя в ее горсти вызывающе разгоняло тьму,

делая ее вокруг огонька однородной – черной.

«И ты готова жить здесь, чтобы ждать?»

«Для чего же ты тогда здесь живешь?»

«Разве жить обязательно нужно для чего-то? Можно

ведь – потому что просто нет другого выхода».

«Но тогда это очень унылая жизнь. Разве не так?

Когда уже ничего не ждешь».

На это у меня не нашлось ответа. Может, он был и

отыскался бы, додумайся я пошарить во тьме вокруг себя

как следует – но я не стал. К тому же, недалеко захрустели

мелкие камушки под когтями Гелло, и Гестия поднялась.

Глаза ее улыбались.

«Приду еще, брат. Ждать лучше вместе».

Ждать…чего?

– Ау-у-у, Аид-невидимка! Помнишь меня? А я у тебя –

за плечами!

Ананка! Обернулся, да куда там. Скала у меня за пле-

чами, к которой я прислонился. А этой уже нет. Может, она

теперь у Геры за плечами. Или у Гестии. Она ведь ко всем

успевает…

У всех за плечами. И у Крона, Повелителя Времени,

тоже. Строит потешные гримасы за спиной того, кто попы-

тался от нее убежать.

Тьма вокруг медленно вызревала смыслом: однажды

у Крона родится сын, который сможет…

40

* * *

Сперва грохнулось. Потом заржало. Здоровый звук

такой, радостный, тьма аж взорвалась: в жизни такого не

слышала, потому что даже если она и со смыслом – что в

ней смешного?

– Шишку набил, – ломающийся басок. – Ну, квиты,

батя! Мы стояли безмолвной группой: впереди – я и слу-

чившийся во тьме Танат, позади – Деметра и Гестия, совсем

позади – Гера. Мы ждали.

Проклятия и шум раздавались сверху уже давно,

что-то грохотало и поминалось отродье Эреба – голос был

батюшки.

Гестия светилась ярче огня в своих ладонях. Она была

уверена, что нас прямо сейчас будут спасать.

А этот поднялся, покатываясь со смеху, тряхнул гри-

вой темных волос и с любопытством закрутил головой.

– Темнотища! – сказал восхищенно. – Прям Эреб во-

круг. А я-то думал, тут кишки всякие будут.

Покряхтел, подумал и подытожил:

– Сожрал, значит.

От новоприбывшего веяло нездоровой, необуздан-

ной силой и нездоровой же полнотой жизни. Был он широ-

коплеч, прикрывался какой-то пятнистой шкурой, и щеки у

него, казалось, брызнут соком румянца.

Еще он был подозрительно взрослым для младенца,

которого только что употребил отец.

– Посейдон, – выпалил он, рассмотрев нас при свете