Елена Кисель - Аид. Любимец судьбы

огонька Гестии. – А я старому дурню зуб высадил, пока он

меня лопал… во.

Гордо показал осколок здоровенного клыка, который

намертво сжимал в кулаке.

Нахмурился и перевел взгляд с меня на Таната.

41

– А который из вас Климен? Мать говорила, у меня

тут брат. Один, – с очень большим подозрением и нагнув

голову как молодой бычок.

– Климена здесь нет. Из Кронидов здесь я. Аид.

Просверлил лицо карими глазами – взгляд цепкий, не

подходящий к добродушной физиономии. Плечами пожал.

– Аид, так Аид. Радуйся… в общем. Э, а как у вас тут с

едой? О, девчонки!

И рванул знакомиться с женской частью отцовской

темницы. Мы с Танатом переглянулись и вцепились в ново-

прибывшего с двух сторон.

– Вы чего? – возмутился Посейдон. – Я ж только так…

представиться!

Врать у него получалось плохо. Интерес, с которым

он косился то на фигуру Деметры, то на фигуру Геры, так и

кричал, что – не просто представиться и только посмотреть, а хорошо бы еще и пощупать…

– Стоять, к-кому сказано!

– А ты кто такой, чтобы мне приказывать, а?

– Кто я такой?!

– Ты-ты, который не Климен! Думаешь, такой весь из

себя тут главный? А если я…

Танат зашелестел крыльями – вышло похоже на шум-

ный вздох.

Пропал.

В тот же миг Деметра ухватила сестер за руки и сил-

ком поволокла к костерку, приговаривая:

–А ну-ка пошли, милочки, пошли… А эти здесь сами

разберутся. Все-все выяснят…

Деликатно отступил во тьму Гелло – угадывая, что

ему тут делать точно нечего.

А мы разобрались. Долго разбирались, не то что с

Танатом. Но ведь – родственная кровь, так что и выяснять

надо было больше.

42

– Сволочь, вот ты кто, – сделал после этого вывод

Посейдон. С хрустом вправил выбитую о мою челюсть фа-

лангу пальца. – Почти как отец. Я к тебе со всем сердцем, а

ты… во, глаз мне подбил.

– Шаг в сторону сестер сделаешь – вообще без глаз

останешься, – слова выговаривались гнусаво и через одно.

На месте носа набухал какой-то переспелый фрукт.

– Жадина, – буркнул брат, осматривая исцарапанное

плечо. – Чем еще себя занимать-то?

– Пошел ты… к Крону!

Он повернулся здоровым глазом и прищурился, что-

бы рассмотреть меня в темноте. Смотрел не со злостью – с

веселым недоумением: что это за стукнутый злится, если

кулаками уже помахали? И хорошо ведь помахали!

Потом засопел и вдруг надулся.

– Ну и пойду, – поднялся со скалы, на которой сидел,

и, капая ихором, убрел во мрак здешних лабиринтов. Еще

сколько-то мигов-лет лабиринты молчали и хранили преж-

нее тонкое, полное шорохов и отзвуков безмолвие.

Потом из самой глубины донеслась разнузданная

песня о прелестях нимф, и прыснула за спиной Судьба.

Безмолвие кончилось.

Стены всхлипывали, темнота липла к лицу жалобно,

мельтешила оттенками – мол, сделай же ты что-нибудь, не-

видимка!

Скучала без тишины. Все пыталась нашептать, что

верный порядок тут какой? Правильно: тьма и безвременье,

безвременье и тьма. Еще тишина и пустота. А вы что творите?!

Вот если тишина – то и молчи, – мотал я головой,

отгоняя мельтешащие оттенки. Что я-то сделаю?

Пять деточек Крона в одной темнице, откуда тут быть

тишине!

Да и Посейдон – не Гера: в лужу головой не воткнешь,

не докажешь, что тут молчание ценится. То есть, я пытался, 43

конечно, только в лужу мы грохнулись вдвоем, и челюсть

потом болела зверски.

А этот только заржал.

Вылез из лужи – слизкий, вонючий, но все равно

румяный – отфыркался и загоготал, разорвав тишину в

клочья.– А я уж было скучать стал, – выдохнул наконец. – А

ты, брат… ничего парень… с тобой не скучно! Ну, бывай.

И поскакал обратно в лабиринты – чудовищ распуги-

вать. Отец, видно, был зол за свой выломанный зуб: глотал

всех подряд, десятками, и я не выпускал из руки очередной

источенный временем меч, и Танат почти все время был

неподалеку, и мы тоже были виноваты перед здешними

лабиринтами: мы в клочья распарывали тишину звоном

клинков на поединках.

Дети Крона, рассыпавшись по чертогам времени,

принесли с собой частицу своего прадеда – предвечного

Хаоса. С явлением Посейдона это выплыло наружу.

Меньшой с улюлюканьем гонялся за чудовищами по

всем лабиринтам, не убил ни одного, но доводил до такого

ужаса приставучестью и взрывами радостного ржания, что

приканчивать их не составляло труда – чуть ли не сами