Unknown - o c7c818a920faa7f9

думайте, пожалуйста, что народ найдет свое спасение в тех знаниях, которыми

обладает наше общество и которые рассыпают щедрою рукою книжки, продающиеся

теперь для блага младших братьев по пятаку и по гривне. Если, вместо этого

просвещения, мужик купит себе калач, то он докажет этим поступком, что он

гораздо умнее составителя книжки и сам мог бы многому научить последнего.

Дерзость наша равняется только нашей глупости и только глупостью нашею

может быть объяснена и оправдана. Мы - просветители народа?!. Что это -

невинная шутка или ядовитая насмешка? - Да сами-то мы что такое? Не правда

ли, как мы много знаем, как мы основательно мыслим, как превосходно мы

наслаждаемся жизнью, как умно мы установили наши отношения к женщине, как

глубоко мы поняли необходимость работать на пользу общую? Да можно ли

перечислить все наши достоинства? Ведь мы так бесподобны, что когда нам

покажут издали, в романе, поступки и размышления умного и развитого

человека, тогда мы сейчас в ужас придем и глаза зажмурим, потому что примем

неискаженный человеческий образ за чудовищное явление. Ведь мы так

человеколюбивы, что, великодушно забывая свою собственную неумытость, лезем

непременно умывать нашими грязными руками младших братьев, о которых болит

наша нежная душа и которые, само собою разумеется, выпачканы также до

помрачения человеческого образа. И усердно мажем мы грязными руками по

грязным лицам, и велики наши труды, и пламенна наша любовь, во-первых, к

чумазым братьям, а во-вторых, к их пятакам и гривнам, и человеколюбивые

подвиги темных просветителей могут с величайшим удобством продолжаться

вплоть до второго пришествия, не нанося ни малейшего ущерба тому надежному

слою грязи, который с полным беспристрастием украшает как хлопотливые руки

учителей, так и неподвижные лица учеников. Глядя на чудеса нашего

народолюбия, поневоле прибегнешь к языку богов и произнесешь стих г.

Полонского:

Тебе ли с рылом

Суконным да в гостиный ряд {16}.

Лучшие наши писатели очень хорошо чувствуют, что рыло у нас

действительно суконное и что в гостиный ряд нам покуда ходить незачем. Они

понимают, что им самим следует учиться и развиваться и что вместе с ними

должно учиться то русское общество, которое для красоты слога называет себя

образованным. Они видят очень ясно две вещи: первое - то, что наше общество, при теперешнем уровне своего образования, совершенно бессильно и, следовательно, не способно произвести в понятиях и нравах народа ни

малейшего изменения, ни в дурную, ни в хорошую сторону; а второе - то, что

если бы даже, по какому-нибудь необъяснимому стечению случайностей, теперешнему обществу удалось переработать народ по своему образу и подобию, то это было бы для народа истинным несчастием.

Чувствуя, понимая и видя все это, лучшие наши писатели, люди, действительно мыслящие, обращаются до сих пор исключительно к обществу, а

книжки для народа пишутся теми литературными промышленниками, которые в

другое время стали бы издавать сонники и новые собрания песен московских

цыган. Даже такое чистое и святое дело, как воскресные школы {17}, оказывается еще сомнительным. Тургенев совершенно справедливо замечает в

своем последнем романе, что мужик говорил с Базаровым как с несмыслящим

ребенком и смотрел на него как на шута горохового {18}. Пока на сто

квадратных миль будет приходиться по одному Базарову, да и то вряд ли, до

тех пор все, и сермяжники и джентльмены, будут считать Базаровых вздорными

мальчишками {19} и смешными чудаками. Пока один Базаров окружен тысячами

людей, не способных его понимать, до тех пор Базарову следует сидеть за

микроскопом и резать лягушек и печатать книги и статьи с анатомическими

рисунками. Микроскоп и лягушка - вещи невинные и занимательные, а молодежь -

народ любопытный; уж если Павел Петрович Кирсанов не утерпел, чтобы не

взглянуть на инфузорию, глотавшую зеленую пылинку {20}, то молодежь, и

подавно не утерпит и не только взглянет, а постарается завести себе свой

микроскоп и, незаметно для самой себя, проникнется глубочайшим уважением и

пламенною любовью к распластанной лягушке. А только это и нужно. Тут-то

именно, в самой лягушке-то, и заключаются спасение и обновление русского

народа. Ей-богу, читатель, я не шучу и не потешаю вас парадоксами. Я

выражаю, только без торжественности, такую истину, в которой я глубоко