Unknown - i 26e4bd29fedd5b52

в детали, стоит лишь напомнить, что сам Николай Васи-

льевич был удручён таким пониманием (а вернее, непони-

манием) своей книги. «Глупой ошибкой соотечественни-

ков» называл он мнение части своих читателей, принявших

«Мёртвые души» «за портрет России», причём эту мысль

он повторял неоднократно, в том числе в своей «Авторской

исповеди»296. На исходно неверной посылке неверными

оказывались и проведённые между произведениями па-

раллели.

Русскость повести могла пока как бы не замечаться, ведь

бо¥ль шая часть российского общества к малорусскости от-

носилась как к части Русского мира, и упоминание об этом

воспринималось как само собой разумеющееся. Для тех же, кто был более склонен замечать различное, а не общее, слово Гоголя — их современника — не могло в одночасье

переменить привычных взглядов. Пример тому — Нико-

лай Полевой, продолжавший свою линию. Отдавая Гого-

лю дань за мастерское изображение запорожского быта, он в то же время называл его стремление сделать казаков

«какими-то рыцарями» ошибочным, а те места, где запо-

рожцы представлены героями, — смешной карикатурой297.

Но если русские обратили внимание на новый смысл

повести пока не все и не сразу, то поляки заметили её рус-

ский характер почти моментально. И отнеслись к этому

резко отрицательно. Одним из первых поляков, высказав-

шихся о «Тарасе Бульбе» и тем самым заложивших идей-

ные рамки её восприятия польским обществом (в ХХ веке

в межвоенной Польше эта повесть даже запрещалась), был

М. А. Грабовский — литератор и один из видных поль-

ских украинофилов, выпускник того же уманского бази-

296 Гоголь Н. В. ПСС. Т. 13. С. 30.

297 Цит. по: Гоголь Н. В. Тарас Бульба... С. 505.

224 Украина в русском сознании. Николай Гоголь и его время

лианского училища, что и небезызвестный Духинский.

В 1846 году в журнале «Современник» было помещено

его письмо (написанное тремя годами ранее), в котором

он утверждал, что «Гоголь ошибочно понимает историю

Малороссии, даже самое происхождение украинского на-

рода и козачества, а потому и не мог уразуметь отноше-

ний их к Польше».

Вражда малороссов и поляков возникла, по мнению поль-

ского критика, из-за «взаимной клеветы». Да и «были ли

жестокости поляков в отношении к Руси» вообще, задавал-

ся вопросом Грабовский. И, отвечая на него, как бы пред-

восхищал воцарившееся в интеллектуальной сфере в конце

XX века постмодернистское отношение к миру и человеку, с его релятивизмом, «размытостью» любых устоев и норм, с его относительностью истины.

Впрочем, эти постмодернистские постулаты на самом

деле тоже «неистинны». Пропагандируя отказ от абсолюта

и «многоистинность» как норму («у каждого своя правда»), адепты этого миропонимания стремятся не к равнопра-

вию «мелких» относительных «истин», а к утверждению

одной — своей собственной, для них являющейся абсолют-

ной. И достичь цели они могут, как нетрудно догадаться, лишь одним способом: заставив (самыми разными сред-

ствами, от мягких и «политкорректных» до грубых и «не-

толерантных») своих оппонентов и вообще всех отказаться

от своей правды, истинность и абсолютность которой они

подвергают сомнению, и принять чужую, то есть их соб-

ственную.

Точно такую логику предложил и Михаил Грабовский: признав, что польские «жестокости» были, он в то же время

повернул ситуацию так, что их как бы и не было. И пред-

ложил русским и малороссийским писателям и романи-

стам, для «взвешенности» и «историчности» их будущих

произведений, признать (и принять), что у поляков тоже

была своя правда, которой и объяснялись их «жестокости».

На деле же, в условиях культурного и геополитического

«Тарас Бульба»: объединение образа

225

«спора» польского и общерусско-малорусского миров, это

подразумевало историческое оправдание польской сторо-

ны и переход именно на польскую точку зрения, со все-

ми вытекающими отсюда последствиями относительно

не только прошлого, но и настоящего.

Отказывал Грабовский Гоголю даже в достоверности

изображения характеров и в прочих литературных до-

стоинствах его творения (при этом стараясь всех убедить, что повесть ему неприятна не как поляку, а по чисто худо-

жественным соображениям). И в целом, выносил приговор

деятель польского «украинофильства», все усилия писате-