Unknown - i 26e4bd29fedd5b52

сты144. Этот легендарный сюжет рассматривался в контек-

сте противостояния двух непримиримых, как полагали, начал отечественной истории: самодержавного, олицетво-

ряемого Рюриком, и «гражданско-вольнолюбивого», во-

площением которого представал восставший против него

Вадим Храбрый.

Этой же конъюнктурно-политической причиной во

многом объяснялось повышенное внимание к древнему

143 Стенник Ю. В. Указ. соч. С. 248–249, 251–261.

144 Там же. С. 142–143, 234–235.

114 Украина в русском сознании. Николай Гоголь и его время

Новгороду вообще. В его вечевом устройстве хотели ви-

деть воплощение древних «свобод» и республиканских

устоев, павших жертвой «тирании» — московского само-

державия. И хотя средневековая новгородская реальность

была далека от революционных идеалов конца XVIII века

(«свободы, равенства и братства»), а лежащий в основе

новгородской системы власти олигархический принцип

вряд ли был чем-то лучше самодержавного московского,

«новгородский миф» надолго войдёт в сознание оппози-

ционно настроенных кругов российского общества. Нов-

город становился своеобразным символом проблем дня

сегодняшнего. И никто всерьёз не задавался вопросом, а какой бы оказалась судьба России и даже самого Нов-

города, не окажись он в Российском государстве, и остал-

ся бы он тогда русским по культуре и «национальности»

вообще.

Имел этот миф и ещё одну черту, поначалу практиче-

ски неприметную, но со временем становившуюся всё бо-

лее отчётливой на общем фоне российской политической

действительности. Идея политической «свободы» была

настолько сладкозвучна, а неприятие «тирании» — так ве-

лико, что в историческом противоборстве Москвы и Нов-

города люди либеральных и левореволюционных взглядов

симпатизировали именно Новгороду. Но если для дека-

бристов, как ярких патриотов-государственников и даже

русских националистов, это означало лишь преимущество

новгородского строя перед московским и особенно совре-

менным им петербургским, то для последующих поколений

участников российского «освободительного движения»

социально-политические идеалы нередко оказывались

важнее всего прочего, в том числе идеи государственного

объединения русских земель.

Фактически, оппозиционно настроенные представи-

тели российского общества (конечно, далеко не все, но

всё же многие) во имя своих политических идей были

готовы пожертвовать единством страны. Пускай пока

Малороссия в русской литературе и общественной мысли до Гоголя 115

не напрямую, а лишь виртуально, применительно к исто-

рическому прошлому. Но один раз заявив о себе, эта

тенденция никуда не исчезала и со временем из зыбкой

области истории переместилась в современность, прое-

цируясь уже не на древний Новгород, а на вполне реаль-

ные регионы, «страдающие от тирании». И прежде всего

на Малороссию-Украину.

Вслед за вечевым Новгородом, примерно с 1840-х годов

аналогичный образ — воплощения духа свободы и укра-

инской независимости, поглощённых «московской деспо-

тией», — начнёт применяться в отношении казачьей эпохи

и Запорожской Сечи. И опять-таки, вопреки тому, что та-

кой их образ был весьма далёк от реальности казатчины

и нравов Запорожья. Творился новый миф не без участия

всё той же оппозиционной российской общественности, но главным образом усилиями адептов украинского дви-

жения. И, конечно же, при идейном воздействии польских

идеологов украинофильства.

Такой идеализированный, героизированный и романти-

зированный образ казачьих времён сложился и в малорос-

сийском, и в русском обществе во многом благодаря одно-

му анонимному сочинению — «Истории Русов, или Малой

России». По своим целям и содержанию эту «Историю»

справедливо назвать политическим памфлетом. Она пре-

следовала вполне конкретные местнические цели: под-

твердить права малороссийского дворянства на политиче-

ское и экономическое господство в крае и обосновать саму

законность своих притязаний на власть. Для этого каза-

чество (то есть та социальная среда, из которой эта пра-

вящая группа и вышла) преподносилось как изначально

благородное сословие, издревле правившее Южной Русью.

Исходя из этой посылки, анонимные авторы и заказчики

памфлета трактовали взаимоотношения «казачьего со-