Andrew - o 0a115616b968c99b

милая, - спокойно попросил Майкл.

-Тогда ты…, - попыталась попросить Мэри, и он, закрыв ей рот поцелуем, мысленно

усмехнулся: «Еще чего не хватало. Ты теперь жена, а не шлюха, забудь о своих

развлечениях».

Мэри покорно лежала, раздвинув ноги, придерживая рубашку у пояса, слушая его тяжелое

дыхание. Скрип убыстрился, муж замер, и она ощутила поток раскаленной влаги у себя

внутри – долгий, казалось, бесконечный.

Он поцеловал ее в щеку: «Спасибо, любимая. Доброй ночи тебе».

-Очень хорошо, - подумал Майкл, зевая, устраиваясь на боку, обнимая жену.

-Так, как надо. Пока мы до Нового Света доберемся, она уже и понесет. Родит мне ребенка,

потом – еще одного, а я за это время разберусь с остальной семейкой. Никуда она от меня

не денется – у нее дочь, и будут еще дети. Да, прекрасное приобретение, поздравляю тебя,

мой дорогой преподобный отец.

Мэри лежала, прижавшись щекой к ладони мужа. «Будет лучше, - сказала она себе. «Он

просто стеснялся, у него же это в первый раз. Будет лучше, надо просто подождать, - она

поцеловала его руку и тоже заснула, положив голову на широкое теплое плечо.

Корабль, подгоняемый ветром, шел вдаль – в бесконечный, чуть волнующийся простор

ночного моря.

Часть четвертая

Москва, весна-лето 1606 года

Баба, что полоскала белье на мостках, распрямилась, и, окинув презрительным взглядом

незнакомца, громко сказала: «Житья от этих поляков нет, что, бродите-то по всей Москве!»

Изысканно одетый, при сабле мужчина – невысокого роста, темноволосый, - заметно

покраснел и заторопился дальше, по осклизлым доскам, что были положены у ручья.

-Хоша б ты себе голову сломал, - сочно пожелала ему вслед баба. «Сидел бы в Кремле,

вона, опосля венчания царского там который день гудят, не просыхают». Она сплюнула и,

подхватив плетеную корзину с бельем, пошла вверх, к Конюшенной слободе.

В нижнем зале кабака было прохладно и тихо. Мужчина кашлянул, остановившись на пороге,

и увидел, как целовальник приоткрыл один глаз.

-Замкнуто, - на ломаном польском языке сказал целовальник. «К обеду откроемся, тогда

приходи. К обеду!, - медленно, раздельно повторил он, и, отвернувшись, стал протирать

стойку какой-то тряпкой.

Рука тронула его за плечо, и целовальник, обернувшись, увидел светло-голубые, спокойные

глаза мужчины.

-Письмо, - сказал поляк, протягивая сложенную грамотцу.

Целовальник что-то буркнул, и, развернув бумагу, бросив один взгляд на подпись –

побледнел. «Вон, оно, значит, как, - медленно протянул он, читая ровные строки. «Жив,

значит».

-Жив, - согласился поляк и, медленно, подбирая слова, попросил: «Можно присесть?».

Целовальник поднес грамоту к пламени свечи, и, бросив ее на пол, растоптал серые хлопья.

«Не след такое хранить-то, - усмехнулся он.

-А вы садитесь, пан Ян, садитесь, конечно. Я сейчас девчонку позову, она бойко, по-вашему,

болтает, за год научилась уже. Девчонка моя, не беспокойтесь, - целовальник улыбнулся, - с

ней и по тайности можно. Выпить хотите, закусить?

Поляк улыбнулся и, кивнув головой, закрыв глаза, - откинулся к бревенчатой стене кабака.

-Правильно, что я навстречу мистеру Мэтью в Копенгаген поехал, - подумал мужчина. «Я

смотрю, Майкла тут помнят, ну, да ему эта пивная и должна была перейти. И вовремя я

нашел эти документы, - он чуть усмехнулся, - про другого мистера Майкла. Пришел с ними к

миссис Марте, как она из Картахены вернулась, тут-то она мне все и рассказала.

В Бергене Мэри никто не видел, а вот пастор в Тромсе оказался сговорчивым – копия

свидетельства о венчании у меня теперь на руках. А вот куда они из Тромсе отплыли – никто

не знает. В Новых Холмогорах мне сказали, что он на Яву собирался, но это вряд ли. Замел

следы. Ничего, найдем».

Он, не открывая глаз, нашел на столе стопку, и, выпив водки, подавил зевок: «Поспать бы,

Господи. Какую ночь уже в дворце гуляем – со счета сбились. И не только во дворце, вон,

пьяные наемники по всему городу ходят».

-Здравствуйте, пан, - раздался рядом робкий женский голос. Мужчина открыл глаза и увидел

невысокую, белокурую девчонку, - лет семнадцати, - с милым, заспанным личиком.

-Дуня это, - смешливо сказал целовальник, подталкивая девчонку вперед. «А я – Никифор

Григорьевич. Да вы, впрочем, такого не выговорите, пан».

Поляк поднялся, и, поклонившись, попросил: «Вы садитесь, пани, садитесь, пожалуйста».

-Спасибо, пан, - так же робко ответила она и опустилась на лавку поодаль, скромно склонив