Andrew - o 0a115616b968c99b

правда, поздно, Янушка который сон уже видит».

Федор молчал, не смея поверить, а потом, взяв ее руку, поднеся к губам, шепнул: «Спасибо

тебе». В ее спальне пахло вербеной, и он, подняв ее на руки, прижав к себе, целуя

стройную, чуть приоткрытую кружевом воротника шею, сказал: «Я люблю тебя, я так тебя

люблю».

-Я знаю, - ее губы, - алые, мягкие, - были совсем рядом. «Иди сюда, милый мой, иди ко мне».

Под платьем она вся была – как будто белый, теплый мрамор, и Федор, усадив ее на

кровать, опустившись на колени перед ней, улыбнулся:

-Завтра никуда не пойду. Сделаю тебе завтрак, а потом возьмем Джованни и поедем на

Мурано, на целый день. Лиза, Господи, я уже и не верил…, - он прикоснулся губами к

жаркому, обжигающему огню внутри нее. Услышав ее стон, почувствовав прикосновение ее

пальцев, - ласковое, нежное, - он подумал: «Нечего мне больше желать, Господи».

-Федя, - она обняла его, - всего, - и, откинув растрепанную голову на шелковые подушки,

потянула его ближе, - Федя, как хорошо…

-Два года почти, - вдруг подумал Федор, и, на мгновение, остановившись, взял ее лицо в

ладони. Прижавшись губами, к синим, глубоким, бездонным глазам, он едва слышно,

попросил: «Только ты всегда будь со мной, Лиза, пожалуйста, любовь моя».

-Буду, - услышал он ее шепот, и, прижав Лизу к себе, ответил, не выпуская ее из рук: «И я

тоже - всегда».

Полуденное солнце лежало яркой полосой на каменном, сером полу анатомического театра

Университета Падуи. Элияху вскинул голову вверх и прочел латинскую надпись, что вилась

под большим, начисто вымытым окном: «Свобода Падуи, одна и для всех».

-Не отвлекайся, - услышал он старческий, усмехающийся голос. Глава кафедры анатомии,

профессор Фабриций, погладил аккуратную, седую бороду и взял нож. «Семьдесят семь лет,

- подумал Элияху, глядя на ловкие, аккуратные руки наставника. «Интересно, сколько он

трупов анатомировал за это время?»

-Я не считал, - сварливо сказал Фабриций, делая вертикальный разрез от горла до пупка

беременной женщины, что лежала перед ними, на мраморном столе. «Доктор Гарвей, -

обернулся он, - вынимайте плод».

-Я, видишь ли, - усмехнулся старик, - начинал в те времена, когда мы еще трупы с виселиц

воровали. Тогда святая церковь еще не поняла, - он подождал, пока Гарвей уложит плод в

медный таз, и продолжил, - что без вскрытий медицина никуда не продвинется. А так, -

Фабриций хмыкнул, - я еще Давида Мендеса де Кардозо, отца твоего дяди Иосифа, учил.

Блестящие врачи, что он, что его сын».

-Практики, - пробормотал Гарвей, и, подозвав Элияху к себе, велел: «Мозг и внутренние

органы. Этот эмбрион восьмимесячный, взвесь все, зарисуй и потом покажи мне».

-А ты у нас, Уильям, - Фабриций стал вынимать печень у женщины, - тоже – не теоретик. Не

ты ли примчался в Падую, чтобы похвастаться своим назначением в смотрители вашей

Коллегии Врачей? Так и до придворного лекаря недалеко, - старик мелко рассмеялся, -

будешь ставить клизмы королю Якову. А ну иди сюда, - велел Фабриций, и показал Элияху

тонкий срез печени, - что это у нас? Лупу возьми.

-Она пила при жизни, - сказал юноша, - от этого и умерла, наверное.

-Умерла она от того, что пьяной поскользнулась в луже навоза и разбила себе затылок о

булыжники, - сварливо сказал старик, - но, в общем, ты недалек от истины. Когда будешь

вскрывать эмбрион, не забудь сверяться с моим трудом De formato foetu. Пойдем, Уильям, -

он вымыл руки в тазу, - нам там обед накрыли, у меня в кабинете.

-Я, - сказал Гарвей старику, почти неслышно, когда они уже выходили из высоких дверей

зала, - всегда придерживался того мнения, что женатый врач никогда не сможет стать

истинным ученым. А у них, - он махнул рукой в сторону анатомического театра, - неженатых

не бывает. Вот посмотрите на себя, на меня...

-На тебя, - Фабриций остановился и усмехнулся, вздернув изящную , седую голову вверх, -

мне смотреть нечего, тебе тридцать шесть, ты юнец еще. А я, - он толкнул дверь кабинета с

медной, искусной гравировки табличкой: «Dr Hieronymi Fabricius» - сейчас допишу: «Opera

chirurgicа», и уйду в отставку. Адриан меня сменит, ван ден Шпигель. А этот, - он вздохнул и

осмотрел накрытый стол, - у него невеста есть, в Амстердаме. Через четыре года женятся.

-Двадцать три ему будет, - хмыкнул Гарвей, отодвигая кресло для своего наставника. «Хотя

Иосиф Мендес де Кардозо и выпустил книгу, но все равно – он усмехнулся, - это

практический труд. Что еще от него ожидать, он принимает роды и лечит колики у