Andrew - o 0a115616b968c99b

Горовицам, - тихо ответила мать. «Хочешь, потом в книжную лавку зайдем, я у Суконных

рядов видела большую».

-Угу, - кивнула Марья, и, улыбнувшись, поцеловав мать в щеку, твердо сказала себе: «Вот

сегодня с равом Хаимом и поговорю. А потом с батюшкой и матушкой. Они хорошие,

поймут».

Федор разлил по стаканам водку и усмехнулся: «А, вот и бигос. Ты ешь, Петька, все-таки

нагулялись мы с тобой по лавкам порядочно».

-Очень красивые подсвечники, - Петя подвинул себе тарелку, и вдруг сказал, подняв серые

глаза: «А мне же отсюда – прямо в Варшаву батюшка, ко двору этого Сигизмунда Вазы.

Боюсь, не заключим мы сейчас перемирие».

-Не заключите, - согласился Федор. «Уж больно много поляки хотят, - Смоленск, Чернигов и

Северск. Но хотя бы пусть тело Василия Ивановича вернут, не дело это – человеку на

чужбине лежать».

Петя помолчал и тихо спросил: «А вы, батюшка?»

-Ах, Петька, Петька, - отец потрепал его по рыжим кудрям, - кабы у нас, на Москве, можно

было, как здесь строить, кабы Степану можно было не только иконы рисовать – разве бы я

уехал? А ты не грусти, как то дело, - отец поднял бровь, - закончите с Марьей, то в Новых

Холмогорах и свидимся. Внука мне покажешь, ну, - отец усмехнулся, - или внучку».

Петя, на мгновение, взял огромную, жесткую руку отца и прижался к ней щекой. Когда они

уже выходили на улицу, Федор, остановив сына, тихо сказал: «И помни – то, что мы с

матерью твоей в сторожке оставили, то – на день черный, ну, да будем надеяться, не

настанет он».

Петя посмотрел на яркое, полуденное солнце, на голубей, что толкались по булыжникам

Рыночной площади, и, положив руку на саблю, кивнул: «Не настанет, батюшка».

-Давай, - подогнал его отец, - нам еще к портному надо, и помыться я хочу, хоть и нету тут

бань, а все равно, - Федор потянулся, - эти ванные – тоже хорошо. И ты, - он потрепал сына

по плечу, - Марьюшке не забудь привезти кружев там всяких, ожерелий, тканей. Жену

баловать надо, - мужчина ласково улыбнулся, и , засунув руки в карманы бархатного,

отделанного серебряным шитьем кафтана – постоял несколько мгновений, любуясь

башнями Мариацкого костела, слушая нежные голоса птиц.

-Какая хорошенькая, пани Мирьям, - Лиза склонилась над колыбелью. «Завтра ее называть

будете, я же помню, как Элишева родилась – в синагоге вы это делаете, да?»

Мирьям кивнула и, взяв Лизу за руку, оглянувшись на дверь, шепнула: «А что за жена у пана

Петра, пани Эльжбета?»

-Очень славная, Мария ее зовут. Двоюродная сестра государя нашего. Семнадцать лет ей, -

Лиза вдруг раскрыла объятья и Мирьям, нырнув в них, вдохнув запах вербены, тихо сказала:

«Да как мне благодарить-то вас, пани Эльжбета? Господи, какой мальчик красивый, и

взрослый уже совсем».

Лиза покачала женщину и мягко ответила: «А мне вас как благодарить, что вы Элияху с нами

отправили, плоть и кровь свою? Он же пана Теодора спас, на Москве, как ранили его. Не

надо, не надо, пани Мирьям, - она стерла слезу с белой щеки, - давайте, девочку покормим,

и за стол уже нас зовите».

Женщины устроились рядом в большом кресле и Мирьям рассмеялась: «Двадцать лет

прошло, пани Эльжбета, а мы с вами все такие же – худенькие».

Лиза ласково прикоснулась к голове девочки и ответила: «А мы с вами друг другу писать

будем, пани Мирьям, как раньше. Из Амстердама вам напишу, а потом – из Венеции. Может,

и в гости к нам когда-нибудь приедете, или мы – к вам».

Мирьям взяла ее руку и женщины, слушая дыхание ребенка, обнявшись, взглянули в окно –

туда, где на крыше соседнего дома устраивались на ночлег освещенные закатным солнцем,

белые голуби.

В дверь тихонько постучали и юношеский голос спросил: «Мама, накрывать на стол? Отец

повел пана Теодора синагоги наши посмотреть, скоро вернуться должны».

-Конечно, Элияху, - отозвалась Мирьям, а Лиза добавила: «Пусть Степа с Марьей тебе

помогут, можно же им?».

-И остальные тоже, - строго велела Мирьям. «Пусть Меир проследит, чтобы все

переоделись, я сейчас спущусь и свечи зажгу». Она повернулась к Лизе и вдруг улыбнулась:

«Помните, как я вас щуку учила делать, пани Эльжбета?»

-Я ее до сих пор готовлю, - Лиза взяла заснувшую девочку и, положив ее в колыбель,

посмотрев на милое, спокойное личико, сказала про себя: «Будь счастлива».

Марья смотрела на огоньки свечей и вдруг, обведя глазами стол, подумала: «Господи, у

меня двое старших братьев, а тут – четырнадцать. Когда я вырасту, у меня тоже будет много