Andrew - o 0a115616b968c99b

Она повернулась, держа в руках стопку бархата, и Элияху подумал: «Господи, как

побледнела. А глаза – сияют».

Марья помолчала и тихо сказала: «Они, может, меня не захотят брать еще, Элияху. Это же

долго жить надо, да?».

-Лет до пятнадцати, - кивнул юноша, и сам не зная почему, добавил: «Шесть лет. А потом

нам с тобой можно пожениться. Ну, если ты хочешь, конечно».

Ткань упала на дощатый пол кладовой и Марья, подняв голову, раздув ноздри, ответила:

«Если ты думаешь, что я для тебя это делаю, то ошибаешься ты, Элияху Горовиц. Я тебе

расскажу, - она сглотнула, и продолжила: «Я таких людей, как вы, ну, до Кракова, и не

встречала никогда. Говорить все могут, - губы девочки искривились, - мол, вдовам и сиротам

помогать надо, так Писание нас учит, только вот делать – никто не торопится. А вы –

сделали. Вот и все, - она замолчала.

-Не для меня, - согласился Элияху. «И в пятнадцать лет ты мне можешь сказать – мол,

разные у нас дороги, и тогда мы распрощаемся. Но я, - он посмотрел в синие, большие

глаза, - был бы счастлив, если бы такого не случилось.

-Посмотрим, - коротко ответила Марья, и, нагнувшись, кинув в сундук скатерти, вдруг

рассмеялась: «Еще батюшке с матушкой сказать надо, ну, да я сначала с твоим отцом

поговорю. А что, - она вдруг приостановилась, - я помню, сестра твоя двоюродная –

повитуха?»

-Угу, - кивнул Элияху.

-Я у нее учиться смогу, - рассеянно сказала Марья, захлопнув крышку сундука. «Ну, пошли, -

она обернулась к юноше, - покормлю вас со Степаном, и отправляйтесь по делам своим, я с

матушкой посижу, почитаю ей».

Они вышли на двор и Элияху, посмотрев на ее прямую, изящную спину, вдруг хмыкнул

вполголоса: «Посмотрим. Ну и язык у сей девочки – длиннее и не бывает».

-У Степы такой же язык, - она обернулась, и, лукаво усмехнувшись, добавила: «Один

Петенька у нас добрый, ну, да впрочем, этим вы с ним похожи».

Марья подобрала подол сарафана, и, легко взбежав по деревянным ступенькам резного

крыльца, добавила, толкнув дверь: «Каши вам дам, с луком жареным, она вкусная, крупу мы

с матушкой в печи сушили».

Юноша улыбнулся и зашел вслед за ней в терем.

-Федор Петрович! – ее голос дрожал и Ксения, посмотрев на рисунок, помотала головой:

«Нет, нет, я не могу, не надо, не надо!»

-Я сказал, - Федор чуть надавил на острие клинка, что было приставлено к ее шее. «Коли мог

бы – я б тебя убил, сучка, - он помолчал, и, стиснув зубы, добавил: «Ежели с моей женой что

случится, храни ее Господь от всякой беды, - вернусь и убью, поняла?».

Она внезапно дернулась, и, кинжал, сорвавшись, оцарапал белую, нежную кожу. «А то, что

вы меня заставили дитя жизни лишить, - это как? – зло спросила женщина. «Я же любила

вас, Федор Петрович, и люблю, более жизни самой! У нее, - губы Ксении дернулись, - дети,

семья, а у меня что? Ошметки кровавые? Вы же говорили мне, обещали – поженимся, мол.

Как же вы можете….

-Могу и буду, - он посмотрел на нее сверху вниз, и, положив на стол кинжал, взяв ее руку –

сломал палец, поморщившись от резкого хруста кости. Ксения взвыла, уронив голову на

рисунок, сдавленно рыдая.

-Ну, - Федор прижал ее лицом к ветхой, потрепанной бумаге. «Бери и рви, или ты хочешь,

чтобы я остальные пальцы тебе переломал? Калекой остаться хочешь? Я сие сделаю,

ежели надо будет».

Ксения, раскачиваясь, широко открыв рот от боли, хватая воздух, скомкала рисунок и стала

рвать его, - правой, здоровой рукой.

-Вот так, - он посмотрел на остатки, и, собрав их, - мокрые от слез, - засунул ей в рот.

«Прощай, и ежели я узнаю, мол, что-то еще ты супротив моей семьи задумала – труп твой в

Москве-реке плавать будет».

Дверь хлопнула, и Ксения, сползя на ковер, корчась от боли, выплевывая искусанными в

кровь губами бумагу – зарыдала в голос.

В избе было прибрано и пахло сушеными травами. Белая кошка, что лежала на печи, изящно

потянулась, и спрыгнула на дощатые половицы. Высокая, пожилая женщина в черном

опашене и таком же черном платке, наклонившись, погладила ее и недовольно сказала:

«Ночью, зачем приезжать, боярин? Изба у меня на отшибе стоит, страшно».

-А вы не бойтесь, Агафья Егоровна, - он улыбнулся и знахарка подумала: «Вот же вымахал,

прости Господи. Вершков пятнадцать, ладони – ровно лопаты, кулаки – с голову

человеческую. Однако и такому яд занадобился, как я посмотрю».

-Когда мог, тогда и приехал, - боярин почесал в рыжей бороде. «Опять же, сие дело тайное».