Andrew - o 0a115616b968c99b

Во дворе Новодевичьего монастыря было тихо, белые, мощные стены едва золотились под

рассветным солнцем.

Федор отдал коня трудникам и, перекрестившись, сказал игуменье, что встречала его у

ворот: «Мать государя Михаила Федоровича, инокиня Марфа, грамотцу для инокини Ольги

прислала, и также икону – святых Бориса и Глеба. Встала уже инокиня Ольга-то?»

-Она у нас ранняя пташка, Федор Петрович, - улыбнулась монахиня. «Спасибо, что стены-то

нам восстановили, а то с этой смутой, то Заруцкий нас осаждал, то поляки, хорошо хоть, не

разграбили еще обитель-то».

-Ну, - сказал Федор, проходя вслед за игуменьей во внутренние ворота, на чистый,

выметенный двор, - зато сейчас только богатеть будете, царь Михаил Федорович, как до

Москвы доберется, он непременно к вам, на богомолье приедет, обещался. Вы там

посмотрите, чтобы никто не мешал нам, хорошо, мне еще грамотцы для инокини Ольги

передать надо, от государя и матери его, - обернулся он к игуменье.

-Ну конечно, Федор Петрович, - ахнула та. «Как вы наш вкладчик, человек благочестивый,

богобоязненный, - идите, конечно, я сама прослежу».

-Вот и славно, - подумал Федор, шагая в каменный, прохладный коридор. Он, на мгновение,

приостановился, вдохнув запах ладана, и вспомнил тихий, зеленый лес, журчание ручья и ее

темные, прозрачные глаза.

Он положил руку на кинжал, и, нагнув голову, шагнул в просторную, светлую келью, затворив

за собой дверь, наложив на нее засов.

-Умерла, - подумала Ксения, опустив руки, отложив атласный мешочек с кормом для щегла.

Федор посмотрел на длинные, сухие пальцы, что уцепились за медные прутья клетки, и,

засунув руки в карманы кафтана, прислонился спиной к двери.

-Господи, дай ей покой вечный, - Ксения посмотрела в его глаза. «Как смотрит-то Федор

Петрович, будто заплакать хочет, и не может. Ну, ничего, я его приласкаю, утешу, - она, на

мгновение, бросила взгляд в сторону боковой кельи, где стояла аккуратно прибранная лавка

с постелью.

Он все молчал, и Ксения, неуверенно сказала: «Федор Петрович…, Случилось что?»

Федор, так и не отводя от нее глаз, достал бархатный мешочек. «Инокиня Марфа вам

посылает, Ксения Борисовна, - он погладил рыжую бороду, - сие икона Бориса и Глеба, для

киота вашего».

-Спасибо, - Ксения приняла маленькую, в серебряном окладе икону, и, перекрестившись,

спросила: «Вы писали, Федор Петрович?»

-А? – будто очнулся он, - нет, не я. Дайте-ка». Он забралу женщины икону, и, пройдя в

красный угол, сказал: «Вот здесь хорошо будет повесить, как раз место свободное». Ксения

увидела, как он пошарил за иконой Смоленской Божьей матери.

Федор повернулся, и, разгладив рисунок, любуясь им, хмыкнул: «До сих пор храните, Ксения

Борисовна».

-Ну а как же, - тихо, опустив укрытую черным апостольником голову, ответила женщина. «И

до конца дней моих буду хранить, Федор Петрович».

-До конца дней, - задумчиво повторил он, и, опустив рисунок на укрытый холщовой

скатертью стол, шагнул к ней.

В кладовой усадьбы Вельяминовых было прохладно и тихо, и Элияху, оглянувшись, увидев

сундуки с открытыми крышками, позвал: «Марья!»

Она распрямилась и юноша рассмеялся: «Вот ты где!»

-И не хохочи, - обиженно сказала девочка, вылезая из большого сундука. «Так удобнее. Как

матушка там?»

-Хорошо, - ответил Элияху. «С ней Степа сейчас, раз Марьюшка спит еще».

-Спит, - Марья понимающе улыбнулась. «Как Петя дома, так они до обедни спят, а то и

позже. Устают, видать, - она подняла тонкую, каштановую бровь, и, обернувшись на сундуки,

сказала: «Хорошо, что мы все тут оставляем, только одежду с собой берем, и то, - девочка

подергала шелковый, темно-синий сарафан, - в этом разве что до Кракова доехать, там,

батюшка сказал, новое сошьем. Ты чего пришел? – недоуменно спросила она, подняв

голову, вглядываясь в лицо Элияху.

-Надо сказать, - подумал юноша. «Нельзя, нельзя так. Может, и вправду – друг друга больше

не увидим. Но ведь она ребенок. Да что это ты – какой ребенок, взрослей многих будет».

-Марья, - он откашлялся. «Ты же знаешь, я сначала в Амстердам еду, учиться у

родственника своего, ну, Иосифа, он врач, а потом – в Падую».

-Да уж слышала сие много раз, - сочно отозвалась Марья, и, наклонившись над сундуком,

стала вполголоса считать скатерти.

-Так вот, - Элияху смотрел на ее каштановый затылок, - если ты и вправду еврейкой хочешь

стать, ты бы могла в Амстердаме остаться. Жить у моей кузины Мирьям, например.