Andrew - o 0a115616b968c99b

набрасывать его лицо – по памяти.

Элияху вышел из опочивальни, и, прислонившись к бревенчатой стене, подумал: «Да что же

такое с Лизаветой Петровной? Жара нет, даже наоборот – вся в поту холодном, тошнит ее и

голова кружится. Говорит, что ела, как обычно – а все остальные здоровы. Может, того

лекаря из Немецкой слободы позвать, что меня выхаживал?»

Он, уже, было стал натягивать валяную шапку, как дверь скрипнула, и юноша услышал

свистящий шепот Марьюшки: «Илья Никитич! Она травы пьет!»

-Что за травы? – насторожился юноша.

-Не знаю, - Марьюшка помотала красивой головой, убранной расшитой жемчугами кикой. «Я

видела, как она их заваривала, утром рано. Я думаю, - девушка густо покраснела, и,

оглянувшись, привстав на цыпочки, что-то зашептала Элияху на ухо.

-Спит Лизавета Петровна сейчас? – коротко спросил Элияху, выслушав Марью. Та кивнула и

добавила: «Они, наверное, в ее шкатулке лежат, принести?».

Элияху взвесил на руке атласный мешочек, и, раскрыв его, вдохнув горький, щекочущий

ноздри запах, сказал: «Так, Марья Ивановна, мне кое-куда отлучиться надо. Лизавете

Петровне есть, ничего не давайте, водой выпаивайте, как я и велел. Тошнить будет – ничего

страшного».

Марьюшка кивнула, и, все еще зардевшись, спросила: «А что это за травы-то?».

-Так, - хмуро сказал Элияху, попробовав на зуб горьковатый порошок, - разные травы. Я

скоро буду.

Он, было, стал спускаться вниз, по узкой деревянной лестнице, как увидел каштаново-рыжий

затылок. Марья сидела, привалившись к стене, держа на коленях раскрытое Писание.

Юноша устроился рядом, и, скосив глаза на страницу, прочитал: «Откуда придет мне

помощь? Помощь мне – от Господа, создавшего небо и землю».

Элияху внезапно вспомнил прохладную, каменную синагогу в Казимеже, предутренний туман

на улицах, и тихий голос отца: «Господь сохранит тебя от любого зла, сбережет твою душу.

Господь хранить тебя будет на выходе и при возвращении, – отныне и вовеки».

-Сохранит от любого зла, - твердо сказал он, беря руку Марьи. «Не бойся, пожалуйста».

Она наклонилась, и, поцеловав черные буквы на пожелтевшей бумаге, вздохнула: «Ты меня

выслушай, Элияху. Я быстро».

Федор выехал на Воздвиженку, и, прищурившись, сказал сыну: «Смотри-ка, Илюха у ворот

наших стоит. Уж не заболел ли кто, не приведи Господь? – он перекрестился на купола

монастыря. Заходящее солнце окрасило их огненным, расплавленным золотом, в

зеленовато-лиловом, нежном небе кружили птицы, сзади скрипели телеги, и Федор, подгоняя

коня, вдруг подумал:

-А ежели и вправду – то мое дитя? Как же ты можешь, пусть не хотел ты его, пусть не знал, -

он на мгновение поморщился, как от боли, - но все равно, дитя на смерть обрекать? Оно-то в

чем виновато? Даже если и не мой сын – нельзя так.

Он вздохнул и, бросив поводья, потерев лицо руками, сжал зубы, чтобы не выругаться.

-Ты иди, - сказал Федор сыну, спешиваясь неподалеку от ворот усадьбы. «Илюха, видно,

давно ждет, вон, лицо, какое усталое. Сейчас поговорю с ним, и догоню тебя».

Петя взял под уздцы лошадей и, обернувшись, посмотрел на отца. «Зачем я ему это сказал?

– горько вздохнул юноша. «Знал ведь, какой батюшка. Он накричит сначала, а потом

мучиться будет, вон, глаза, у него какие, видно же, что больно ему. А все равно, - Петя, на

мгновение, раздул ноздри, - все равно, я не мог иначе».

Элияху подал ему руку и чуть улыбнулся: «Матушка ваша заболела, но все хорошо будет.

Иди, - он улыбнулся, - вон, жена твоя уже навстречу бежит».

Петя отдал коней холопам и подумал: «Господи, как я ее люблю, Господи, наконец-то».

Марья остановилась рядом и, опустив лазоревые глаза, едва дыша, смотря куда-то в

сторону, спросила: «Как съездили вы, Петруша?»

-Плохо, - муж наклонился к ее уху. «Потому что тебя со мной не было, Марьюшка».

-Баня истоплена, - она все перебирала нежными пальцами жемчужные ожерелья на шее. «А

Лизавета Петровна спит, ну, да ей лучше уже, немного, Илья Никитич сказал – оправится. Я

так скучала, так скучала, - девушка, наконец, взглянула на него. Покраснев, она добавила:

«Стыдно сие говорить, простите, пожалуйста».

-А уж как я скучал, - Петя улыбнулся, и, оглянувшись, взял ее за руку. «Пойдем, ты мне

сейчас все расскажешь, и я тебе – тоже».

Федор проводил их глазами и услышал спокойный, юношеский голос: «Федор Петрович!»

Мальчик стоял, засунув руки в карманы кафтана, выпрямив спину, подняв на него серые,