Andrew - o 0a115616b968c99b

Элияху зевнул, и, закинув руки за голову, открыв глаза, подумал: «Все же хорошо здесь, у

Никифора Григорьевича на харчах. И выспаться можно, вся работа по ночам. Однако, - он

повернул голову и посмотрел на полуденное солнце в окошке светелки, - надо и вставать, в

избу-то опосля обеда народ приходить начнет».

Он поднялся, и, быстро умывшись, потянувшись, высунулся в окно. «Опять же - Элияху

посмотрел на быстро бегущий, разлившийся по-весеннему ручей, - и баня тут своя, в

городские все же ходить опасно, мало ли что».

Дверь стукнула и томный голос сказал: «Квасу вам принесла, Илья Никитич, и пирогов тако

же – с луком зеленым. У всех мясоед, а вы опять поститесь, или что отмолить хотите?»

Он взглянул на черные, заплетенные в толстые косы волосы, на синие, огромные глаза и

хмуро сказал: «Спасибо, Василиса Ивановна».

Алые губы улыбнулись. «Одним спасибом сыт не будешь, Илья Никитич, хоша бы

приголубили разок, али не нравлюсь я вам?».

От нее пахло свежеиспеченным хлебом. Василиса пристроила пироги на простом столе и

подошла к нему.

-Я же вам который раз говорю, Илья Никитич, - девушка отставила руку в сторону и

полюбовалась сапфировым перстнем, - сие прихоть моя, ничего вам стоить не будет, и

Никифор Григорьевич не рассердится, коли узнает, зря вы, что ли ему помогаете?

-От князя Пожарского, - кивнула она на перстень и, обнажив белоснежные зубы,

рассмеялась: «Вот он – пущай платит, и другие бояре – тако же, а я – она внезапно закинула

руку ему на шею, и рукав шелковой сорочки спустился до локтя, - я, Илья Никитич, и

сердцем любить умею, коли меня любят.

-Василиса Ивановна, - пробормотал он, - я прошу вас, не надо...

-Не надо, - задумчиво повторила девушка и, прижавшись к нему острой, высокой грудью,

опустив руку вниз, усмехнулась: «Вижу, вижу, Илья Никитич, не надо».

За пестрядинной занавеской раздались легкие шаги и мужской голос позвал: «Илюша, ты

встал уже?»

Василиса мгновенно шмыгнула в соседнюю горницу, а Элияху, стиснув зубы, плеснув

ледяной водой в пылающее лицо, ответил: «Да, Никифор Григорьевич».

Марья стояла в дверях кабака, и, бросившись к нему, схватив его за руку, выдохнула:

«Матушке плохо, пойдем, пойдем скорее!»

Он взял нежную, сильную, маленькую ладошку и спокойно ответил: «Ты только не волнуйся.

Я тут, и все будет хорошо».

-Я знаю, - ответила Марья, когда они уже шли вверх по ручью, к Воздвиженке. «Я знаю,

Элияху».

Юноша посмотрел сверху вниз в большие, синие, доверчивые глаза девочки и подумал: «Как

я мог? Ведь это грех, великий грех. А если бы Марья не прибежала…»

Он помотал головой и услышал подозрительный голос: «А что это ты покраснел?»

-Так, - угрюмо ответил Элияху, - задумался. Что с Лизаветой Петровной?

-Голова у нее кружилась, и кровь выплюнула, - Марья, на мгновение, приостановилась: «А

если матушка умрет?», - пронеслось у нее в голове. «Нет, нет, даже думать об этом нельзя,

Элияху здесь, он поможет. Я с ним поговорю, вот. В тайности, он меня не выдаст».

Девочка облегченно вздохнула, и, остановившись перед высокими, мощными воротами

усадьбы, - постучала в наглухо запертую дверь с узкой прорезью.

Лиза подняла голову с подушки и слабо улыбнулась: «Илюша…, Да мне лучше уже, я

вставать собиралась».

Элияху оглядел красивую, прибранную опочивальню, с персидскими коврами на полу, и

большой, под шелковым пологом кроватью. Невестка сидела, держа руку свекрови, и

юноша, посмотрев на бледное, с темными кругами под глазами, лицо Лизы, подумал: «А

ведь и вправду – больной выглядит. Что же с ней случилось такое?»

-Даже и не думайте, Лизавета Петровна, - юноша сбросил кафтан, и, засучив рукава

рубашки, вымыв руки в принесенном Марьей тазу, велел: «А ну ложитесь, пусть Марья

Ивановна тут останется, а вы – он повернулся к Степе и Марье, - в свои горницы идите, надо

будет – позовем вас».

Девочка закатила глаза и дернула брата за руку: «Ну, что стоишь?».

Степан посмотрел на купола Крестовоздвиженского монастыря, что виднелись в окне, и,

вздохнув, поцеловав мать в лоб – вышел.

-Я к себе, работать, - хмуро сказал он сестре, и, опустив засов на дверь горницы,

прижавшись к ней спиной, подумал: «Господи, все равно – сердце колотится. Но как хорошо,

как хорошо…, - Степа опустил горящее лицо в ладони и вспомнил нежный, тихий шепот: «Я

по тебе скучать буду, милый...».

Юноша, не глядя, потянулся за альбомом, и, опустившись на деревянный пол, стал