Алесь Жук - Листья опавшие

***

Читаю рукопись новой книги Брыля с «Нижними Байдунами», «Гуртовым». Попробуй переключись на редакторскую волну, читая такое. Просто получаешь удовольствие после кипы рукописей со сплошным описательством. Хорошо, что есть такие праздники, есть настоящая литература, которая в любое время будет воспринята человеком как добрая душа-спутница.

Радостно и за самого писателя, что ему при жизни выпала хоть краюха славы и признания. К многим слава приходит тогда, когда холодно и неуютно окончился жизненный день.

***

Случаются дни, когда везет на добрые встречи. Буквально позавчера захо­дил в издательство Адамчик. Приносил заказанную ему закрытую рецензию. Написана аккуратным каллиграфическим почерком. Сам худощавый, легкий, доброжелательный, с грустноватой улыбкой, похожей на эти августовские дни.

Не только приятно читать строгие строки рецензии, но и просто разговари­вать с ним. Так и среди людей, когда встречаешь мастера своего дела, приятно вести с ним разговор.

***

Жесткая, почерневшая листва поздней осени на тополе шумит под ветром так, что кажется — дождь по стеклам.

***

Позавчера был на похоронах Хаткевича. Все-таки немного людей собра­лось. И выступавшие не так хвалили его творчество, но все как один говорили о том, что был добрым человеком. А это не так и мало.

Лежал в гробу, казалось, немножко повернув голову к плечу, которое у него болело.

***

Конец сентября, а тепло держится под тридцать градусов, люди купаются.

Одну белую лунную сентябрьскую ночь над пустыми полями повидал недавно в деревне. Величественная лунная тоска, даже лист не шелохнется на дереве. И такой вечностью и жаждой жизни повеяло от этой тишины и вели­чественности, от полевого покоя, что и сегодня еще от воспоминания щемит сердце.

Назавтра с ружьем ходил по пустым полям, по слабенькой, только отскочив­шей озими, на озерцах стрелял по уткам. А после обеда под желтым осенним солнцем шел к автобусу, потом ехал в город в темноте, под гудение пьяноватой бестолковой говорильни.

***

Похороны за похоронами. Где-то в прошлом году по чьему-то заказу писал о Михасе Лынькове, а сегодня стоял у гроба. Все делалось в какой-то спешке.

Над гробом говорили почему-то по-русски.

***

Прожил три дня в чудесном спокойствии, читал и немного писал, с любо­вью к сыну и его безмятежности и светлым принятием этой любви. Если чело­век счастлив, он не знает, что есть счастье, о нем он узнает тогда, когда счастья не станет, начинает искать его и редко когда находит.

***

Еще раз читал «Млечны Шлях» Чорного и думал, что ни короткие пред­ложения, ни эти частые «было» — ничто не преграда для действительной художественной правды, когда пишется сострадающей и болящей душой. Это обязательное и главнейшее отличие настоящего искусства.

***

Цензура снимает из книги Пимена Панченко стихотворение о родном языке, исчезла белорусская колыбельная не только на телевидении, но и на радио. Со стороны с удивлением слушают, когда разговариваю с сыном по- белорусски. Неужели хватает людям только того, что можно поесть и модную шмотку на себя натянуть? А каким же будет и мой сын без этой «печали полей», без святости в душе?

На заседании секции прозы, начиная от Лобана, возводили меня в ранг «молодого талантливого». Только, думается, от всех этих похвал и вреда не будет, и пользы. Работу надо делать долго, и будет всякого: и легкого, и трудно­го, удач и неудач, дай Бог только здоровья и ясной головы.

***

На писательском собрании выступал Яцко, заместитель председателя Госкомпечати, и совсем серьезно требовал, чтобы мы, писатели, сами сокра­щали количество изданий на белорусском языке и больше издавалось русской классики и детской литературы. Цинизм или непонимание, что говорит?

***

Уже несколько дней, как лежит легкий снежок. Ветрено и холодно от настывшей земли. Хочется настоящего снега, а не дождя, грязи.

Вчера был у Ивана Антоновича. Он внимательно, до запятой, вычитал мою корректуру, не только свое вступительное слово, написал Сергеевой письмо с

замечаниями, чего не догадался сделать я. И все это сделано с чувством своего умения, значимости такой работы.

Когда я сказал, что в книге, возможно, повторяются некоторые детали, он между прочим заметил: есть и такое — в начале книги мальчик подво­дит под выстрел своего друга-собаку, а в конце книги сам уже стреляет в собаку.

Проводил меня на лестничную площадку, и когда я сказал, что только отни­маю у него время, ответил: