Илья Ильф - Двенадцать стульев - русский и английский параллельные тексты

Вечером, увеличив капитал на пять рублей продажей васюкинской лодки, друзья погрузились на теплоход "Урицкий" и поплыли в Сталинград, рассчитывая обогнать по дороге медлительный тиражный пароход и встретиться с труппой колумбовцев в Сталинграде. Светящийся

гигант понес компаньонов вниз по реке. Миновали Мариинский посад, Казань, Тетюши, Ульяновск, Сенгилей, село Новодевичье и перед вечером второго дня пути подошли к Жигулям. Сто раз в этом романе наступал вечер, падало солнце и сияла звезда, но ни разу еще в этом романе вечер не был наполнен такой кротостью и предчувствием великих событий, как этот. Палубы "Урицкого" наполнились оранжевой под заходящим солнцем толпой пассажиров. Невысокие Жигулевские горы мощно зеленели с правой стороны. Волнение охватило души пассажиров. Остап, чудом пробившийся из

своего третьего класса к носу парохода, извлек путеводитель и узнал из него, что путь вдоль Жигулей представляет исключительное удовольствие. - "Пароход, - прочел Остап

вслух, - проходит близ самого берега, разрезая падающие в реку тени береговых вершин. Густой ковер зеленой в различных оттенках растительности манит путника углубиться в девственную толщу лесов, чтобы насладиться прекрасным воздухом, полюбоваться

открывающимися далями и мощной здесь

красавицей Волгой и вспомнить далекое прошлое, когда неорганизованные бунтарские элементы... " Пассажиры сгрудились вокруг Остапа. - "неорганизованные бунтарские элементы, бессильные переустроить сложившийся

общественный уклад, "гуляли" тут, наводя страх на купцов и чиновников, неизбежно стремившихся к Волге как важному торговому пути. Недаром народная память до сих пор сохранила немало легенд, песен и сказок, связанных с бывавшими в Жигулях Ермаком Тимофеевичем, Иваном Кольцом, Степаном Разиным и др." -И др! - повторил Остап,

очарованный вечером. -И др! - застонала

толпа, вглядываясь в сумеречные очертания Молодецкого кургана. -И др-р! - загудела

пароходная сирена, взывая к пространству, к легендам, песням и сказкам, покоящимся на вершинах Жигулей. Луна поднялась, как

детский воздушный шар. Девья гора осветилась. Это было свыше сил человеческих. Из недр парохода послышалось желудочное урчание гитары, и страстный женский голос запел: Из-за острова на стрежень, На простор

речной волны, Выплывают расписные

Стеньки Разина челны...

Сочувствующие голоса подхватили песню.

Энтузиазм овладевал пароходом. Все вспоминали "далекое прошлое, когда неорганизованные бунтарские элементы гуляли тут, наводя страх"... Луна и Жигули производили обычное и неотразимое душой человеческой впечатление. Когда "Урицкий" проходил мимо Двух братьев, пели уже все. Гитары давно не было слышно. Все покрывалось громовыми раскатами: Свадьбу но-о-о-овую справля-а-а-а...

На глазах чувствительных пассажиров первого класса стояли слезы лунного цвета. Из машинного отделения, заглушая стук машин, неслось: Он весе-о-о-олый и

хмельно-о-о-ой. Второй класс,

мечтательно разместившийся на корме, подпускал душевности: Позади их слышен

ропот: Нас на бабу променял. Только

ночь с ней провозжа-а-ался...

- Провозжался, провозжался, провозжался! - с недоумением загудела Лысая гора.

- "Провозжался! - пели и в третьем классе. - Сам наутро бабой стал". К этому времени

"Урицкий" нагнал тиражный пароход. Издали можно было подумать, что на пароходе происходит матросский бунт - раздавались стоны, проклятия и предсмертные хрипы. Казалось, что на "Скрябине" уже разбиты бочки с ромом, повешены на реях гр. пассажиры первого и второго классов, а капитан с пробитым черепом валяется у двери с табличкой "Отдел взаимных расчетов". На самом же деле и матросы и

пассажиры первого, второго и третьего классов с необыкновенным грохотом и выразительностью выводили последний куплет: Что ж

вы, черти, приуныли? Эй ты, Филька, черт,

пляши! Грянем, бра-а-а-атцы, удалу-у-ую...

И даже капитан, стоя на мостике и не отводя взора с Царева кургана, вопил в лунные просторы: Грянем, бра-а-атцы,

удалу-у-ую На помин ее души!

- Ее души! - пел кинооператор Полкан, тряся гривой и вцепившись в поручни. - Ее души! -ворковали Галкин, Палкин, Малкин, Чалкин и Залкинд. - Ее души! - взывал

Симбиевич-Синдиевич. - Ее души! -

заливались служащие, резвость которых в этот благоуханный вечер не была заключена в рамки служебных отношений. И капитан, старый

речной волк, зарыдал, как дитя. Тридцать лет он водил пароходы мимо Жигулей и каждый раз рыдал, как дитя. Так как в навигацию он совершал не менее двадцати рейсов, то за тридцать лет, таким образом, ему удалось всплакнуть шестьсот раз. Нужно ли еще