Джон Барт - Плавучая опера

- Развязал, - говорит и на бутылку показывает, вот мы до самого вечера джин этот перегревшийся с ним и пили, да прошлись по кембриджским улицам, былые деньки вспоминая, когда так Дружили.

- Ну, - спрашиваю, - скоро ли революция в Детройте? Машины там вроде пока еще делают.

- Брось, - отвечает, - надоели мне эти мудаки.

- А как же теперь всеобщее братство? - пристаю к нему опять.

- На фиг нужно мне это братство! - говорит. - Братья, как же, да я им огурцы собирать и то не доверю.

- А у мисс Кремль все хорошо? - Это я насчет той его невесты, с которой он меня в 26-м году познакомил.

- Еще чего вспомнил, - бурчит. - Свободная любовь, тыры-пыры! Я ей про то, что все, мол, в принципе братья, а она - нет, мужья. Ну и послал ее куда подальше.

Видно было, что не врет, по всему видно - он теперь в самого настоящего подвижника превратился, каким прежде я был. И земная суета его в общем-то не волновала.

- Значит, социальную справедливость побоку? - спрашиваю.

- Она недостижима, - объявляет, - а если и достижима, так не нужна. - И давай мне объяснять, что люди того не стоят, чтобы их от капиталистов-эксплуататоров освободили.

- Такой же дрянью останутся, хоть ты их на трон посади, - говорит. - Только еще хуже сделаются: капиталисты, конечно, скоты, но хоть джентльмены, а эти просто скоты.

А оттого, доказывает он мне, стремиться нужно к "внутренней гармонии" и чтобы человек был "целостным". Настоящая революция - это когда люди душой возвысятся, духовность настоящую обретут, а все эти коллективистские затеи из-за того, что человек одержим материальными заботами, способствуют лишь одному - совсем народ позабыл, какой в душах бардак.

- Марксизм, - говорит, - есть опиум для народа.

И уговаривает к нему прямо сейчас отправиться, пообедаем, мол, вместе.

- В Балтиморе, что ли? - уточняю. - Прямо сейчас и поедем?

Он порозовел слегка. "Да нет, Тоди, я теперь здесь живу". Стало быть, как ересь эта марксистская с него сошла, папаша Мэк восстановил Гаррисона в правах члена семейства, благодеяниями одарил и кредитом, с которым у них затруднений не бывает, мало того, доверил сыночку распоряжаться всеми плантациями на побережье и наблюдать, чтобы огурцы до цеха как положено обрабатывали.

- Дом мы тут купили, в восточном районе, - объясняет, - прямо у залива. Только что переехали. Пошли, обживать его надо, а ты нам поможешь.

- Нам?

- Женился я, - говорит и опять краснеет. - Ты таких девочек и не видел небось никогда. Джени ее зовут. Знаешь, в Ракстон ее с детства возили, на Гибсон-Айленде чуть не каждое лето проводила, но умненькая выросла. Вы друг другу понравитесь.

Так, значит. Ну, набрались мы с ним к вечеру уже неплохо, отправляемся к Гаррисону и тут - Господи помилуй! - выясняется, что купил он как раз старый дом моего отца, тот самый, где я родился и вырос, откуда сбежал, терзаемый мрачными чувствами.

- Понятия не имел, что это твой дом, уж потом это открылось, когда он куплен был и бумаги оформляли, - оправдывается Гаррисон, а сам так и сияет. Очень ему это нравилось: про долги отцовские он был наслышан и как мне пришлось дом продавать вместе с прочей недвижимостью, вот он и радуется, - как же, все, мол, к приличным людям теперь вернулось, пожалуйста, он мне всегда рад, проводи тут времени сколько захочешь, вообще считай, что дом этот твой, как и был. Я кисло поблагодарил и без особой охоты пошел за ним в холл.

Там нас ждала Джейн - ей тогда, наверное, лет двадцать шесть было, - улыбнулась приветливо, назвалась. Что есть, то есть: и Ракстон, и Гибсон-Айленд, отменное сочетание изящества со спортивностью. Накрахмаленный халатик какой-то накинула, и вообще такое впечатление, что она в бассейне была, а потом выскочила нас встречать прямо из-под душа. Темно-каштановые волосы, даже, пожалуй, почти черные, высушило солнце, и кожа от солнца тоже сухая. Смотрю на нее, так и вижу, как яхтой управляет, и потом всегда это же чувство она во мне вызывала. Как будто уселась боком на подветренном фальшборте, а яхта - "Хэмптон" там или "Стар" - несется на полной скорости, и Джейн, допустим, кливер натягивает, а солнце-то, солнце так и слепит, и мир весь такой сверкающий, голубой, и сидеть горячо, потому как планки совсем прогрелись, их ведь из самого лучшего дерева делают, и теплый ветер гуляет над Чесапиком, волосы ей ерошит, соленую пыль на щеках подсушивает, ласкает лицо, - вот они, паруса, натянулись, вспышками над волной мелькают. Это уж потом я удостоверился, что кожа ее, особенно прямоугольничек там, где живот, на самом деле пахнет солнцем, а волосы - солеными морскими каплями; пять лет она моей была, и все равно каждый раз от запаха ее этого у меня начинало в голове радостно звенеть, словно в детство вернулся, - помню, родители брали меня с собой в Ошен-сити, и всегда, стоило распознать в воздухе влажное дыхание Атлантики, начиналось головокружение и все во мне ходило ходуном. А Джейн только посмеивалась: да полно тебе, дескать, просто надо волосы почаще промывать, но под парусом плавать она любит, что верно, то верно.