Джон Барт: Конец пути

В некотором смысле я Джейкоб Хорнер. За преподавание я взялся по совету Доктора; какое-то время я преподавал грамматику в Государственном учительском колледже Вайкомико, штат Мэриленд.

Доктор довел меня до некой терапевтической точки в соответствии с принятым изначально курсом (дело было в июне 1953 года), а потом, когда в один прекрасный день я приехал из Балтимора в Центр Ремобилизации, каковой находился в ту пору невдалеке от Вайкомико, он мне сказал:

— Джейкоб Хорнер, вы не должны больше сидеть без дела. Вам придется найти себе работу.

— Не то чтоб я бездельничал напропалую, — сказал я. — Нанимаюсь куда-нибудь время от времени, работаю.

Мы сидели в Комнате Директив и Консультаций этого самого Центра или, как было принято его называть. Фермы; на теперешней Ферме есть точно такая же, правда, это уже в Пенсильвании. Средних размеров комната, вроде гостиной в обычной квартире, только потолок гораздо выше. Простые беленые стены, на окнах подъемные жалюзи, обычно закрытые, и свет идет от круглой приспособы под самым потолком. Во всей комнате только два стула, белых, с прямыми спинками, друг против друга, в центре, и никакой другой мебели. Стулья стоят очень близко, так что коленями вы едва не упираетесь в колени консультанта.

Чувствовать себя свободно в Комнате Директив и Консультаций никак невозможно. Доктор садится прямо перед вами, слегка расставляет ноги, кладет руки на колени и немного наклоняется вперед. Откинуться назад, съехавши чуть-чуть по стулу, у вас не выйдет, потому что в этом случае ваши колени как раз упрутся в его. Закинуть ногу за ногу, на мужской ли, на женский манер, вас тоже не тянет: если на мужской, так, чтобы левая щиколотка лежала на правом колене, то ваша левая туфля коснется левой же штанины Доктора чуть выше колена и, вероятнее всего, испачкает его белые брюки; если на женский, так, чтобы левое колено покоилось на правом, то кончик вашей туфли уткнется в ту же самую штанину, только ниже, на голени. Сесть боком вам, конечно же, и в голову не придет, а стоит только попытаться расставить колени на тот же манер, что и Доктор, у вас немедленно возникнет пренеприятнейшее ощущение, что вы его копируете, обезьянничаете, словно у вас ничего своего за душой нет и не было. Ваша поза, следовательно (за вами сохраняется видимость свободы выбора, никто ведь не приказывает вам сидеть так, а не иначе, но выбора у вас, по сути, нет никакого, поскольку альтернативы все равно не существует), выглядит так: вы сидите, будто аршин проглотив, на белом стуле, ваша спина и ваши бедра составляют заданный формою стула прямой угол, вы держите ноги вместе, а бедра и голени составляют еще один прямой угол.

Положение рук — отдельная проблема, интересная сама по себе и, на свой лад, даже более сложная, хотя и не столь важная, ибо, куда их ни приткни, Доктора, вероятнее всего, никак задеть не выйдет. Вы можете делать с ними все, что вам заблагорассудится (исключая, естественно, желание опустить руки на колени, как явную имитацию его позы). Я, как правило, не оставляю их надолго в состоянии покоя, давая им на какое-то время застыть в одном удобном положении, а затем переводя в другое. Скрестить, упереть в бока, опустить; уцепиться пальцами за краешек сиденья, положить руки на бедра, или закинуть их за голову, или сплести пальцы на животе — таковы (со всеми возможными вариациями и промежуточными стадиями) основные вполне приемлемые позиции для рук, для ладоней и пальцев, и если я перевожу их из одной в другую, то данное перемещение не есть проявление нервозности или, по крайней мере, уже не есть — после первой полудюжины моих с Доктором встреч; это скорее признание того факта, что, когда перед тобой множество равно желанных возможностей, ни одна из них, буде ты отдашь ей предпочтение, надолго тебя не устроит перед лицом остального, равно желанного множества, хотя по сравнению с любой другой возможностью, если брать по отдельности, она ничуть не хуже.

Мне вдруг сейчас пришло в голову (то есть в 7.55 вечера, во вторник, 4 октября 1955 года, когда я все это пишу, наверху, в спальном блоке), что если принять последнее наблюдение за метафору, то как раз и выйдет история моей жизни в одной фразе — если быть точным, в последнем члене двойного номинативно-предикативного выражения, являющегося, в свою очередь, второй независимой частью этого более чем замысловатого сложносочиненного предложения. Ну, убедились, я и в самом деле преподавал грамматику.