Олег Мальский - Три недели из жизни лепилы

А если умрет, то все равно умрет. Но проблемы детерминизма не входят в мою компетенцию, а наша профессорша, когда видит смерть на столе от кровопотери, и не к чему придраться, обычно спрашивает: «А почему не прибегли к внутриартериальному нагнетанию?»

Что на это ответишь? Что весь мир давно от него убежал, а Нелли Алиевна, которая лет эдак двадцать не заходила в операционную, рекомендует эти припарки по инерции? Что в тонюсенький внутриартериальный катетер прокачаешь в десять раз меньше, чем в толстый венозный, а рефлекторные воздействия на сердце через стенку сосуда — химера, пригрезившаяся отцу советской реаниматологии В.А. Неговскому на полях Великой Отечественной, по-видимому, со страха?

— Фибриллирует, — сердце беспомощно трепетало в руках Ивана Владимировича.

В дверях недовольно кривил губы дежурный реаниматолог Теобальт Адольфович Шмит. Вероника шепотом сообщила, что Андрон убежал на вызов в «неврологию».

Я подтолкнул Теобальту Адольфовичу набор для артериосекции, в котором отсутствовал только шовный материал — сам попросит у операционной сестры — и рванулся к дефибриллятору.

Шмит пришел в больницу задолго до меня и десять лет поступал в институт, отчислялся, восстанавливался, брал академические отпуска и справки для военкомата, на хлеб насущный зарабатывая в Выездном центре реанимации — сначала медбратом, потом фельдшером. Зимою позапрошлого года он, наконец, распрощался со своим вечерним отделением и определился в интернатуру на нашей кафедре.

Непростой жизненный путь, лютеранское воспитание и т. п. превратили Теобальта Адольфовича в добросовестного, хотя, по правде сказать, бесталанного труженика белого халата. Увы, это было не последнее его превращение.

Четыре месяца назад он благополучно состоялся как доктор, но не попал в обетованный ВЦР. Была в том повинна зам по хирургии А.Г. Шишина, которая сама давно запуталась в своих кадровых интригах, или заведующая ВЦР Фригерер блюла чистоту рядов (а может быть, крови) своего отделения, но Шмит распределился в куда менее спокойную и куда более грязную 18-ю «реанимацию». И стал настоящей пародией на «типичного» реаниматолога — немножко обиженным на весь мир, чванливым и заносчивым по отношению к братьям-анестезиологам за их отдаленность от лечебного процесса («ваше дело не рожать — трубку вынул и бежать»). От старых времен осталась болезненная педантичность и безупречно чистая форма («еще не родился тот алкаш, что меня заблюет»). Столь нетипичные для типичного реаниматолога.

— Помоги с артерией, зашиваемся.

Теобальт Адольфович поморщился под маской, но промолчал.

— Стукнем, — это я Ревякову.

При дефибрилляции через электроды пропускают электрический разряд, заставляя беспомощно дрожащую сердечную мышцу биться ровно. Как кнутом по хребтине измученной лошаденки. Электроды можно наложить на грудную клетку, а если она вскрыта (как сейчас) — непосредственно на сердце. Но от двадцати или тридцати автоклавирований ложки для внутренней дефибрилляции испортились и отправились на свалку, а точнее, в подвал одного из корпусов, где в пыли и мокрети догнивала аппаратура, определенная на списание. Остались только «блины» для наружной дефибрилляции, которые не подвергались автоклавированию (и вообще какой-либо дезинфекции).

Я отодвинул Ревякова и прижал к коже под левым соском и чуть правее верхушки грудины два металлических кругляшка с пластиковыми ручками.

Спиральные провода, соединяющие их с прибором, натянулись до предела.

Под правым пальцем загорелась красная кнопка, сигнализирующая о том, что конденсатор заряжен.

— От стола, — любой, кто прикоснулся бы в этот момент к больному, получил бы электрошок с непрогнозируемым исходом.

Я придавил кнопку.

От двухсот килоджоулей больной слегка подпрыгнул — все, чего я добился. И заказал триста. Ирка прибавила. Экзекуция повторилась. Больной подпрыгнул еще выше. Несколько зажимов оказались на полу.

Отпустив четыреста, я почувствовал себя Народным шаманом Советского Союза — больной подскочил сантиметров на десять и «ожил».

Я окинул прощальным взглядом бешено колотившееся сердце и, мысленно обругав Парашку, которая никогда не подключает электрокардиоскоп [2] Самый примитивный следящий прибор (не может запомнить, куда клеить электроды), бросил окровавленные пластины на крышку дефибриллятора. Все равно Веронике убираться в обоих операционных.