Владимир Санин - Безвыходных положений не бывает

Следующим влюбился Володя Брусничкин, и мы всей коммуной ходили болеть за баскетбольную коман­ду, в которой играла пышная красавица с раскосыми и темными, как спелые вишни, глазами. Затем как снег на голову свалилась на коммуну любовь Лени Есаульного: Леня пошел в баню! Тщетно мы совестили его, напоминая про эскимосов: раз в неделю Леня хлестал себя веником. Добил он нас тем, что купил первую в своей жизни зубную щетку, которой отныне работал по утрам, как добросовестный слесарь рашпилем.

О влюбленном Чиже распространяться не буду, по­скольку из-за не разделенных девицей в очках вздохов коммуна частенько оставалась без обеда.

Зато когда пришла моя очередь, коммуна оказалась в чистом выигрыше. Свои чувства я, как человек, пре­данный коллективу, поставил ему на службу. Дело об­стояло таким образом. 625-я осталась в летописях об­щежития как самая равнодушная к идеалам чистоты и порядка. Наши принципы отражал лозунг, висевший на стене комнаты: «Не красна изба углами, а красна пирогами», чем мы в соответствии с материалистической философией подчеркивали первичность еды и вторичность санитарии и гигиены. Но этот бесспорный лозунг почему-то приводил в ярость санитарную ко­миссию факультета, которая раз в неделю обходила комнаты общежития и всякий раз покрывала нас не­увядаемым позором. Особенно свирепствовала предсе­датель комиссии, бескомпромиссная блондинка с ост­рым как бритва языком, настоящий бич божий в глазах обитателей нашей комнаты. Но когда председатель и я договорились о совместной прогулке к районному за­гсу (что и сделали через некоторое время), коммуна свободно вздохнула, ибо председатель, отчаявшись пе­ревоспитать таких отъявленных нерях, сама готовила комнату к очередным смотрам.

Коммуна сыграла большую роль в нашей жизни. Она научила нас ценить коллектив и превыше всего ставить дружбу, она воспитала в нас самокритичность, непримиримость к крупным и снисходительность к мелким недостаткам. Один из основных принципов коммуны: «Выше нос!» – стал названием выпускаемой в моей семье стенгазеты, на страницах которой беспо­щадно критикуются явления, мешающие нашему дви­жению вперед. Каждый из нас, бывших членов комму­ны, умеет натирать полы, стирать рубашки, варить борщ и выбирать такое место на профсоюзном собра­нии, на котором можно без помех читать художествен­ную литературу.

Но я еще не закончил свое повествование, я созна­тельно отодвинул печальную концовку.

Каждое явление носит в себе зародыши своей гибе­ли. Наша коммуна погибла из-за случайности, хотя все мы чувствовали, что случайность эта неизбежна. Слишком одиозной стала 625-я, гроза и пугало огром­ного общежития. Начальство долго по-отечески на­ставляло нарушителей спокойствия на путь добродете­ли, пока на каждом из нас не повисло столько взыска­ний, что мы могли легко обеспечить ими весь факуль­тет, никого не обидев. Теперь, когда вешать выговоры стало некуда, достаточно было одного легкого толчка, чтобы наша утлая ладья перевернулась.

Помню этот злосчастный день. Начался он с того, что Володька Шелехов, не в силах устоять от соблазна, выкрасил белилами торчащие сквозь прутья кровати пятки Лени Есаульного. Проснувшись и отмыв пятки, Леня сказался больным и не пошел на лекции. Весь день он плодотворно работал, подводя ток к Володькиной кровати. Но раньше Володьки в нашу комнату пришел декан, держа в руке пальмовую ветвь. Он при­нес нам, погрязшим во грехе, слова мира и спокойст­вия; он призывал нас очиститься от скверны, и мы, ед­ва сдерживая слезы умиления, благодарно кивали голо­вами. Наконец декан взялся за спинку кровати, и вопль этого доброго старика прозвучал погребальным звоном для нашей коммуны.

Наутро нас принудительно расселили по разным комнатам, и 625-я осталась знаменитой лишь в воспо­минаниях современников – ее бывших хозяев, свиде­телей и пострадавших.