Владимир Санин - Безвыходных положений не бывает

Ко мне Пальма относилась снисходительно-ласко­во, разрешала гладить себя и носить на руках. Я не огорчался, так как понимал, что собака отмерила каж­дому ту долю привязанности, которую он заслужил. Собаки, в отличие от своих хозяев, не умеют притворяться, они непосредственны, как маленькие дети, и поэтому Пальму можно было обвинить в чем угодно, только не в фальши.

При появлении родителей Пальма мгновенно зати­хала. Она уже успела понять, что эти добрые люди, ко­торые часто кормят ее и даже гладят, зла ей не желают. Но она не могла выкинуть из памяти тех нескольких минут, когда дрожащий от ужаса черный комок ожидал своего приговора. И мудрый собачий инстинкт подска­зывал Пальме, что при этих людях лучше всего держать себя со сдержанным благородством, без всяких телячь­их нежностей.

Пальма была умной собакой, она отлично понима­ла, когда речь заходила о ней. В эти минуты она напря­женно и сосредоточенно слушала, стараясь уловить смысл или хотя бы интонацию разговора, как это дела­ет человек, присутствующий при беседе иностранцев. Однажды родители очередной раз напомнили, что со­бака живет у нас до весны, и мы собрали приятелей на военный совет. И вдруг, когда Федька предложил при­ютить пса у себя, Пальма тонко и жалобно заскулила. Она прижалась к ногам брата и заглянула ему в лицо такими по-человечески понимающими глазами, что нам стало не по себе.

– Ребята, – сказал Федька, – а вдруг это переселе­ние душ? Ей-богу, инквизиторы Пальму сожгли бы на костре, как дьявола.

Приближалась весна, начались неприятности. Пальма все чаще выбегала на улицу, беззаботно носи­лась по тающему снегу и возвращалась домой грязная, как вытащенная из глины галоша. Роптала мать, сер­дился отец. Он наверняка сожалел о своей минутной слабости, но «слово отца – золотое слово». Не помню, чтобы отец нарушил его.

И Пальма чувствовала, что ее безоблачной жизни приходит конец. Она теряла покой и вместе с ним цельность своего характера. Она становилась подхали­мом. Как только отец приходил домой, она в зубах при­носила ему тапочки, делала перед ним стойки и корчи­ла самые слащавые рожи. Стоило отцу крикнуть в ок­но: «Дети, домой!» – как Пальма со всех ног бросалась к нам и дергала за штаны. Холодность, с которой отец принимал эти знаки внимания, только разжигала ее усердие.

Слетали листки календаря. Мы не могли прими­риться с тем, что у нас отнимут собаку. Мы мечтали о том, что на нас нападут бандиты и Пальма спасет нам жизнь. Разве найдется такой отец, который выбросит на улицу спасителя своих детей? Мы кормили Пальму сэкономленными от второго котлетами и целовали ее черную с белым морду. Мы прощались с ней, боясь себе в этом признаться. Но Пальма все понимала и все больше теряла покой.

Наступила весна, и теплые солнечные лучи погнали по оттаявшей земле игривые, как шампанское, ручьи. И Пальма исчезла. Когда мы пришли из школы, нас никто не встречал. На полу сиротливо лежал коврик, и разводы на нем казались кругами на темной воде.

– Где Пальма?!

Мать разводила руками. Наверное, говорила она, мы Пальме больше не нужны. Она не могла изменить своей нагуре бездомной собаки и ушла искать нового счастья. Ведь главное для собаки – это тепло, а пищу она найдет.

– Где Пальма?!

Мы не верили, что Пальма от нас ушла. Такое пре­дательство было выше нашего понимания. Мы крича­ли и плакали, требуя правды. Нам мерещилась жуткая картина гибели Му-Му, мы видели наяву, как «покати­лись глаза собачьи золотыми звездами в снег».

– Где Пальма?!

Три дня мы почти ничего не ели. Мы осунулись и почернели, перестали готовить уроки. Родители, не на шутку встревоженные, купили нам новые шахматы. Мы не раскрыли коробку. Вместе с собакой у нас отня­ли какую-то часть души. Отец и мать шептались в сво­ей комнате. Дома было тихо, как после похорон.

Поздно вечером мы услышали, что к нам кто-то скребется. Мы бросились в прихожую и, мешая друг другу, отворили дверь. Это была Пальма, но, боже, ка­кой она была! Похудевшая в два раза, донельзя грязная, с обрывками веревки на шее, она буквально падала от усталости. В несколько мгновений квартира преврати­лась в бедлам. Мы душили Пальму в объятиях, полива­ли ее грязную шкуру счастливыми слезами. Мать побе­жала на кухню греть воду, а отец поставил перед Паль­мой еще не остывший бульон.