Владимир Санин - Безвыходных положений не бывает

Именно к этому периоду относится моя первая лю­бовь. Это была романтическая и возвышенная любовь, с первого взгляда и на всю жизнь – так решил совет мушкетеров. Мы бросали жребий, и мне выпала Надя. Не могу сказать, чтобы я был сильно обрадован: мне больше нравилась Галя, но по долгу чести в нее влюб­лялся Ленька. Меня утешала ярость Федьки, которому досталась Нина, заносчивая и вздорная девчонка с ост­рым носом. Федька заявил, что, если она будет крив­ляться, он залепит ей в ухо, но мы его пристыдили, по­скольку такая грубость недостойна королевского муш­кетера.

Начал я с того, что при появлении Нади принимал задумчивый вид, вздыхал и бросал на нее томные взгляды – обычный арсенал начинающего волокиты. Надя со свойственной женщине интуицией быстро осознала преимущества своего положения и потребо­вала вещественных доказательств. Я дал клятву, но это ее не устроило. Пришлось купить Наде мороженое, ко­торое она, разрывая мое сердце, съела на моих глазах, после чего милостиво разрешила проводить ее до дому.

Чем дальше в лес – тем больше дров. Я таскал Надин портфель, решал за нее задачи по арифметике и вечерами торчал под ее окнами, в то время как ее по­други хихикали из-за шторы. Так я уже тогда познал, что любовь и страдание сопровождают друг друга. В бу­дущем я понял, что в этом и заключается вся прелесть любви, которую именно страдание делает глубокой и прекрасной. Но в то время я не утруждал себя столь умными мыслями и, набравшись мужества, сообщил Наде, что мы расходимся характерами. Я понимал, что нарушаю клятву в верности до гробовой доски и что это недостойно Атоса, но ничего не мог с собой поде­лать. Надя ужасно обиделась и потребовала купить ей за это миндальное пирожное. Я навел жесткую эконо­мию в своем хозяйстве, наскреб несколько ливров, и мы расстались, весьма довольные друг другом.

К этому времени Ленька позорно удрал от Гали, ко­торая изводила Арамиса упреками за то, что у него большие уши. Что же касается Портоса, то он уже дав­но остался без возлюбленной. Его лирическая история продолжалась ровно одну минуту – рекорд, который еще никем не побит. Сразу же после совета мушкетеров Федька сообщил Нине о своей внезапно вспыхнувшей любви. Нина приняла это как должное и тут же потре­бовала, чтобы Федька отныне вытирал за нее доску. Федька обозлился и заявил Нине, что она гремучая змея. Нина побежала к Елене Георгиевне жаловаться, и Федькина любовь, не выдержав сурового испытания, перешла в ярую ненависть – простая и доходчивая ил­люстрация знаменитого афоризма: «От любви до нена­висти один шаг». Я не раз потом задумывался над этим афоризмом и решил, что любовь – самое хрупкое и не­логичное из человеческих чувств, если одного шага достаточно, чтобы оно превратилось в свою противопо­ложность. Да, нелогичное – ставлю голову на отсече­ние, что это так. Потому что как бы вы ни пыжились и ни лезли вон из кожи, вам не удастся сколько-нибудь толково объяснить, почему вы превращаетесь в идиота при виде именно этого существа, а не другого. То ли дело – ненависть. Она насквозь логична и естествен­на, потому что ее можно доказать с математической ло­гикой. Для ненависти всегда есть причина, которую можно изложить, не вызывая подозрения в том, что вы сошли с ума.

Гришке выпал трудный жребий. Клава была на два года старше, на голову длиннее д'Артаньяна и вдвое его тяжелее. Когда Гришка объяснился даме своего сердца, Клава так удивилась, что взяла его за шиворот и трах­нула о классную дверь, после чего доблестный д'Артаньян с неделю ходил украшенный лиловым фонарем. Но – женское сердце! – сердобольная Клава, которая едва ли не вывела из строя красу и гордость королев­ских дуэлянтов, воспылала к Гришке трогательной лю­бовью. Она называла его «бедненький», приносила ему в школу коржики с маком и даже провожала домой, не обращая внимания на шпильки подруг и умоляющие просьбы Гришки оставить его в покое. Гришкина ма­ма, тихая и одинокая женщина, привыкла к Клаве, по­ручала ей разогревать сыну обед и следить, чтобы у Гришки были чистые ногти.

На очередном совете мы решили до конца жизни не влюбляться и предоставить Гришку его участи. В уте­шение мы позволили ему называть Клаву «госпожа Бонасье», хотя большая и бесхитростная Клава меньше всего на свете напоминала таинственную и прелестную Констанцию.