Владимир Санин - Безвыходных положений не бывает

Однако сердцу не прикажешь. Я все-таки нарушил решение совета мушкетеров и влюбился, причем по са­мые уши. Она была несколько старше меня – кажется, лет на двадцать, но ведь сам Бальзак считал, что для молодого человека тридцатилетняя женщина полна не­изъяснимой прелести, а я как раз и был десятилетним молодым человеком, недостаток возраста которого с лихвой перекрывался избытком воображения.

Вера Васильевна, учительница географии, действи­тельно была очень хороша собой. В ее присутствии старшеклассники глупели на глазах, и даже Аким Ива­нович, директор школы, молодецки расправлял плечи, крякал и втягивал в себя легендарный живот. Когда она проходила по улице, встречные мужчины нажимали на все тормоза и ошалело поедали глазами этот каприз природы, причудливо образовавшей из своих кирпичи­ков-атомов черноглазую красавицу с томным лицом Юдифи Джорджоне и походкой принцессы Вероники. Женщины города с присущей всем женщинам добро­желательностью распускали про Веру Васильевну раз­ные слухи, но у неблагодарных мужчин, которые ценят добродетель своих жен и презирают ее у других, эти слухи лишь распаляли воображение. Однако – это ста­ло известно всему городу– один наиболее упорный соискатель благосклонности Веры Васильевны имел с ее мужем-инженером короткий, но чрезвычайно тяже­лый разговор, после которого влюбленный спустился с лестницы значительно быстрее, чем позволяли физи­ческие возможности человека. И постепенно все при­выкли к тому, что любоваться Верой Васильевной изда­ли доступнее, а главное – безопаснее.

Для того чтобы обратить на себя внимание своего кумира, я ударился в географию. В какой-нибудь месяц я стал непобедимым игроком в города и мог с закрыты­ми глазами указать на карте любую страну. Вместе с Ливингстоном я обошел Африку, блуждал с Арсеньевым по Уссурийской тайге, голодал с Магелланом, от­крывал терра инкогнито с Колумбом и мерз как собака с капитаном Скоттом. Слепец! На уроках географии я непрерывно поднимал руку, блистая эрудицией, а ког­да Вера Васильевна рассказывала новую тему, залезал вперед, вставлял дополнительные подробности и в конце концов добился своего: учительница меня возне­навидела и во всеуслышанье заявила, что я самый про­тивный выскочка из всех, кого ей доводилось учить.

От огорчения я чуть не заболел. На уроках я больше не выступал и лишь бросал на Веру Васильевну туман­но-нежные взгляды, которые, как я потом установил, производят на каменную стену большее впечатление, чем на женщину. Друзья-мушкетеры, озабоченные мо­им состоянием, напомнили, что Атос после несчастной любви топил тоску в вине, и я в несколько дней вылакал бутыль яблочного сидра, которую мама берегла на Новый год.

Теперь, анализируя свое поведение с олимпийской высоты письменного стола, я могу отметить, что в те дни поглупел до предела. Любовь, которая вообще представляет собой победу чувств над разумом, делает человека добрее, мягче, энергичнее, но умнее – никог­да. Влюбленный человек всегда глупее самого себя до свалившейся на него напасти, поскольку вся работа его мыслительного аппарата направлена исключительно на то, чтобы не проворонить любимое существо. На месте законодателей я бы на период острой влюблен­ности отстранял водителей от руля, выпроваживал ка­питанов из рулевой рубки и предоставлял директорам предприятий внеочередной отпуск (без сохранения со­держания). Потому что влюбленного шатает от счастья или горя – в зависимости от успехов, а это состояние делает его непригодным к общественно полезной де­ятельности, а иногда – просто опасным.

Однако излечился я от любви при обстоятельствах, которые до сих пор не могу вспомнить без содрогания. После оттепели начался гололед, и улицу то и дело ог­лашали вопли неудачников, устилавших обледенелый асфальт своими телами. Мы с Федькой прокатывались на ледяной дорожке возле почты, с завистью погляды­вая на марширующих по улице румяных красноармей­цев. Сделав неудачный пируэт, я рухнул под ноги вы­бежавшей из почты женщине, которая в силу инерции влетела головой в сугроб и застряла в нем в позе, вы­звавшей у красноармейцев чрезвычайно веселое ожив­ление. Они помогли женщине выбраться, и Вера Васильевна – а то была она – подарила мне такой взгляд, от которого моя душа стремительно ушла в пятки.

Спустя некоторое время душа возвратилась, а лю­бовь – увы! – исчезла. И сколько я сам с собой ни бился, все было кончено: отныне Веру Васильевну я видел только торчащей из сугроба и нелепо дрыгающей ногами, а это не тот образ, который стоял перед Данте, когда он выдумывал свою Беатриче.