Владимир Санин - Белое проклятие

Утром, продрав глаза, я обычно отдергиваю штору и смотрю на небо и горы. У меня бывает все наоборот: в ясную погоду готов праздно валяться в постели, зато в плохую вскакиваю чуть свет. Сегодня я не тороплюсь – солнце пробило шторы и заливает комнату. Ночью телефон не звонил, спал я беспробудно, спешить никуда не надо – словом, день начинается хорошо.

Позевывая, я нежусь и благодушно поглядываю в окно. Снег на Актау искрится, на него больно смотреть. Настоящего снегопада давно не было, склоны укатанные, на канатках, небось, очередь на час. Не будь я таким отпетым лентяем, встал бы пораньше и прокатился со свистом по трассе; еще несколько лет назад я так и поступал, но теперь это для меня не удовольствие, а работа.

– Максим, ты сделал зарядку? – слышится голос мамы.

– Кончаю! – отзываюсь я, снимая покрывало с клетки.

– Доедай! – радостно орет Жулик. – Лентяй! Тебе пор-ра жениться!

– Не твое дело, пустобрех.

– Смени носки! – жизнерадостно советует Жулик. – Пр-рох-восты!

Провалявшись еще с минуту, я встаю, топаю ногами – имитирую пробежку – и выхожу.

– Умываться, бриться, завтракать! – командует мама.

На завтрак неизменная гречневая каша, в которой много железа, полезный для организма овощной сок и кофе. На мое ворчание мама внимания не обращает, она лучше знает, чем питать ребенка (тридцать лет, рост метр девяносто, вес восемьдесят два килограмма).

– Доедай! В последней ложке самая сила.

Давлюсь последней ложкой, пью кофе и делаю вид, что спешу.

– Ты ничего не забыл? – тихий, с этаким безразличием вопрос.

– Ничего, – по возможности честно отвечаю я и, не выдержав маминого взгляда, хлопаю себя по лбу. – Ах да!.. Может, потом?

– Потом – любимая отговорка лодыря!

Ничего не поделаешь, я сажусь за машинку. Я – мамин секретарь, печатать она не умеет, а «послания к прохвостам» ей нужны в трех экземплярах. Редактируя на ходу, я отстукиваю:

Тов. Ляпкину П. Н., копия: НИИ стройматериалов, председателю месткома. Петр Николаевич! Покидая турбазу «Актау», вы случайно, разумеется, прихватили с собой библиотечные книги: «Альпийская баллада» и «Мой Дагестан». Отдавая должное вашей любви к литературе, надеюсь, однако, что вы в декадный срок вышлете указанные книги ценной бандеролью. Во избежание недоразумений сохраните у себя почтовую квитанцию.

– Какой прохвост! – восклицает мама, подписывая две копии и третью пряча в папку с этикеткой «Переписка с прохвостами» (моя работа). – Хорошо еще, что я ему Ахматову не выдала, – интуиция! Обедать придешь?

– Мне Ибрагим из «Кюна» четыре шашлыка проиграл, – сообщаю я. – Там пообедаю.

– Как это проиграл? – Мама выпрямляется. – Может быть, в карты?

Слово «карты» в маминых устах звучит как пираты или акулы.

– Что ты, мама, какие карты! О погоде поспорили.

– Так я тебе и поверила. – Мама с крайним неодобрением смотрит на мое честное лицо. – «Ищи женщину…»

Мама, как всегда, сокрушительно права: Ибрагим, шашлычный король, ударил со мной по рукам, что я поцелую первую же им указанную туристку (шашлыки или бутылка шампанского – на выбор). Позвав свидетелей и заранее торжествуя победу, он чмокнул губами и вытянул их в сторону великолепнейшей блондинки, лакавшей глинтвейн в обществе трех здоровенных барбосов. Подумаешь, задача. С возгласом «Привет, Катюша!» я подошел к блондинке, приложился к румяной щечке и растерянно развел руками – ах, какая нелепая ошибка! Барбосы вскочили как ошпаренные, но я так чистосердечно ворковал, так сокрушался, что они, бормоча ругательства, отпустили меня подобру-поздорову. А блондинка, которая, как на грех, оказалась Катей, восхитительно смеялась (какие глаза, ямочки на щечках, зубки!) и с интересом мне позировала, явно поощряя на следующую попытку – в более подходящее время. Меня больше устраивали шашлыки: два я съел сразу, а два оставил про запас.

Сказочная погода – март, «бархатный сезон»! Безоблачное небо, щедрое солнце, ослепительно белые горы, зажавшие с двух сторон наше благословенное ущелье, – седьмой год здесь живу, а не устаю любоваться (в хорошую погоду, конечно, в плохую – глаза бы мои не видели этого унылейшего на свете пейзажа). Особенно хороши горы. Издали я даже Актау люблю, хотя на его склонах прописаны все мои пятнадцать лавинных очагов, в том числе и четвертый, с которым у меня особые счеты. Впрочем, и остальные ко мне не очень расположены. Мама уверена, что при виде меня они настораживаются и ждут первого же неосмотрительного шага, чтобы сорваться и сломать ребенку шею. Возможно, что так оно и есть на самом деле. Несмотря на мою трусливую бдительность – честное слово, я очень бдителен, так как испытываю подсознательную симпатию к своей особе, – они уже раз двадцать срывались с цепи, как собаки, готовые разорвать меня на части.