Владимир Санин - Безвыходных положений не бывает

Если же Провидение спасло вас от концерта, все становится проще. Можно вызубрить наизусть два-три такта из популярной сонаты и при случае насвистывать их с глубокомысленным видом. Эффект удваивается, если вы при этом будете вертеть в руках корешки от билетов на концерты (раздобыть их не так сложно),

Чрезвычайное впечатление производят и такие фра­зы: «Я полагаю, что интерпретация Ваном Клиберном Третьего концерта для фортепьяно Рахманинова весь­ма оригинальна. А вы как считаете?» Или: «Мравинский изумительно владеет оркестром. Не так ли?» Я знаю парня, который одной такой фразой, сказанной дежурному по вокзалу, добился плацкартного места в переполненном поезде.

Вот таким образом. Если вы со мной не согласны – выпутывайтесь сами как хотите. Только потом не гово­рите, что я не предупреждал.

В студеный морозный вечер мы возвращались домой. В школе топили жарко, но за какие-нибудь две минуты наши тела растеряли школьное тепло. Мы влетели в подъезд холодные, как пельмени.

– Собака! – закричал брат, роняя портфель и наги­баясь над черным комком. – Живая собака!

На полу, дрожа каждой шерстинкой, лежала черная дворняжка с белым пятном на лбу. Она была чужая – в рабочем поселке мы ее никогда не видели. Какое со­бачье счастье занесло ее в наш подъезд, мы так и не узнали. Она лежала на холодном полу, и в ее потускневших глазах была смертная тоска.

Брат расстегнул пальто и сунул собаку под пиджак.

– Ух как замерз, песик! Погрейся, песик.

И тут произошло то, что я не забуду. Собака потяну­лась и лизнула брата в щеку. И такая неземная благо­дарность светилась в ее глазах, такая безумная надежда на спасение, что нас буквально перевернуло. Мы по­смотрели друг на друга и молча направились в квар­тиру.

Дальше прихожей нас, конечно, не пустили. Вы ведь хорошо знаете, что в таких случаях говорят взрос­лые: «Чтоб духу ее здесь не было!»

Черный комок лежал на циновке у двери, ожидая приговора. И мы приняли бой. Мы кричали, плакали и молили. Мы лезли вон из кожи, уверяя, что будем хо­рошо учиться, ходить каждый день за хлебом и приби­рать свою комнату. Мы могли бы пообещать звезды, ес­ли бы знали, что они смягчат родительские сердца.

– Чтоб духу ее здесь не было!

Черный комочек дрожал у двери. Я мог только мо­лить и рыдать – участь слабых. Но брат был старше и мудрее меня. Недаром через много лет он стал ученым. Он перестал хныкать и обещать. Он подумал и сказал:

– Хорошо, собаку я унесу. Но я не выброшу ее на снег, чтобы она замерзла перед нашим окном, этого вы не дождетесь. Я уйду вместе с ней и буду греть ее под пальто.

И так он сказал эти слова, что родители сразу замол­чали. Мать долгим взглядом посмотрела на отца, и отец задумался. Он думал всего несколько очень длинных секунд и за эти секунды вспомнил, что тоже был ког­да-то мальчишкой. Наверное, именно это он вспом­нил, потому что вдруг посмотрел на собаку другими глазами.

– Эх ты, дворняга, – сказал отец. – Что же с тобою делать, бездомная псина?

Собака подняла голову. Если бы она могла говорить, то ответила бы на этот вопрос. Но за нее говорили только глаза, полные страха, надежды и укоризны: «Я понимаю, что поставила вас в затруднительное поло­жение. Да, я не имела юридического права вторгаться в вашу квартиру, требовать крова и пищи. Но моральное право на моей стороне! Вспомните историю. Мы, ди­кие собаки, жили в своих лесах и степях, не завися ни от кого на свете. Кто силой и лаской нас приручил и уговорил стеречь хижины и стада? Вы, люди! Мы бро­сили свой дом и пришли в ваш, мы служили вам верой и правдой, гибли за вас в неравных схватках с тигром и пещерным медведем. Мы покончили с прошлым и свя­зали свою судьбу с судьбой человека. Теперь мы боль­ше вам не нужны, и вы готовы выбросить нас, как сго­ревшую спичку. Ну куда мне деваться? Будь я пинче­ром, фокстерьером или другим декоративным псом, вы бы меня сейчас уложили на теплый коврик и накорми­ли куриными косточками. Но я бездомная дворняга, без медалей и родословной. Но разве я в этом виновата? Разве я хочу жить меньше, чем борзая или бульдог, в жилах которых течет королевская кровь? Так будьте же человечны, люди. Во имя тысячелетней нашей друж­бы – будьте человечны».

– Пусть поживет немного, – сказал отец. – Пока не кончатся холода.

– До весны, – подтвердила мать. – Пусть поживет.

Собаку назвали Пальмой. Более ласкового и бестол­кового пса я в жизни еще не встречал. Именно бестол­кового, потому что Пальма выражала свою любовь с невероятной энергией. Каждой собаке дан от рождения запас нежности, который она постепенно тратит в те­чение своей жизни. У Пальмы этот запас, наверное, так и остался нетронутым, слишком многими шрамами была отмечена ее черная шкура. И теперь собака щедро расходовала всю накопившуюся нежность, как изму­ченные пустыней путешественники остатки воды вблизи оазиса. Львиная доля доставалась брату. Стоило ему появиться на пороге, как Пальма буквально сходи­ла с ума. Она каталась по полу, восторженно лаяла, ло­жилась на спину и салютовала всеми четырьмя лапами. Зато я еще не видел собаки, которая бы так ненавидела книги. Когда брат читал, Пальма не находила себе мес­та. Она дергала книгу зубами, гримасничала, фыркала и всеми средствами выражала презрение к этому недо­стойному человека занятию.