Альманах немецкой литературы. Выпуск 1.

Его охватило удивительное чувство: тут, в этом доме, один, он ходит по комнатам, прогуливается по коридорам, открывает окна и посылает световые сигналы в Италию; он сидит в старом, протертом кресле с высокой спинкой, греясь у камина, время от времени подбрасывая чурбачки в огонь; он стоит под вековым камфарным деревом и поднимает опавший лист, растирает его между пальцев и нюхает: все это и буднично, и литературно, и чуждо, и бессмысленно. Здесь, где все должно было напоминать о нем, ничто о нем не напоминало. Существовало лишь его собственное воспоминание, создавшее Б-а из ничего. Он осмотрелся вокруг. С побеленных стен, из глухих окон, из этой незыблемой окружающей обстановки исходило отражение Б-а. Нет, «Бароната» еще не стала музеем. Возможно, как раз это его успокаивало.

Б. привык поздно вставать, так что приходить к нему разрешалось только около десяти часов утра. Стояла солнечная погода, и со света на улице его комната, находившаяся в нижнем этаже, показалась мне совсем темной. Одно или два окна выходили на темное место, может быть в сад, и пропускали совсем немного света. У правой стены в углу я заметил в потемках большую низкую кровать, на которой лежал Б. Лежа, он протянул мне руки, тяжело переводя дыхание, поднялся с постели и начал медленно одеваться. Я оглянулся. У стены стоял длинный стол, заваленный газетами, книгами и письменными принадлежностями. Рядом находились простые, доходящие почти до угла комнаты деревянные полки, также заполненные всевозможными бумагами. В середине комнаты, на круглом столе, самовар, стаканы, табак, сахарница, ложки… все вперемешку. Стулья не прибраны, на некоторых журналы и книги, просто негде сесть.

Б. невероятно высок и массивен, лицо одутловатое, под светло-серыми глазами — мешки. Огромную голову венчает высокий лоб, но больше всего поражают все-таки его наполовину поседевшие, курчавые бакенбарды. Он одевался, задыхаясь, и время от времени посматривал на меня. Разговаривая, он шепелявил, потому что у него не хватало многих зубов. Когда он нагнулся, чтобы надеть сапоги, я заметил, как остановилось его дыхание. Выпрямившись, он тяжело задышал, дыхание пресеклось, его одутловатое лицо посинело. Все это доказывало, что болезнь уже дошла до крайней точки. Когда он оделся, мы вышли на террасу. Скоро явился почтальон с грудой газет и писем, и Б. начал просматривать их. Позже появился Зайцев, и завязался разговор о восстании в Барселоне, окончившемся провалом. Б. сказал, что сами революционеры очень виноваты в неудаче восстания. Надо было поджечь государственные здания! Таким должен быть первый шаг в любом восстании, а они этого не сделали. Он совсем разволновался.

Он поднялся во второй этаж виллы «Бароната». Дом находился примерно на сто метров выше «Баронаты». Б. велел построить его для укрытия революционеров, которые преследовались по всей Европе. Трехэтажный желтый дом давно стоит пустой и постепенно ветшает. Ставни закрыты, окна выбиты. Он шел по пустым комнатам и слышал, как тикают часы: вода капала медленно и непрерывно из протекающих труб; во многих местах прогнил пол. Б., который обладал наивной верой в технический прогресс, приказал установить паровое отопление (для тогдашних условий очень современное), огромную железную плиту для приготовления пищи ему доставили из Парижа, от фирмы на Rue de Miromenisle; она стоит до сих пор, чуть тронутая ржавчиной, в подвале. Тут, рядом с кладовой он нашел и экипаж Б-а, дерево гнилое, колеса сломаны, только металлические части поддерживают друг друга. Наверное, в том экипаже Б. в последний раз ездил в Берн летом 1876 г. вместе с молодым Сантандреа, сапожником. По дороге в Неттлау Б., по-видимому, пересекая Чертов мост, неподалеку от перевала Сен-Готтард сказал своему юному ученику: самый симпатичный персонаж Библии — это Люцифер, он олицетворяет собой в чистом виде идею мятежа.

После того как Б. умер в Берне, Кафиеро приказал отправить экипаж обратно; с тех пор им, вероятно, не пользовались.

Стемнело. Свет из окон падал на террасу и образовывал четырехугольник на рододендроне и лавре; серебристо мерцали заросли камфарного дерева; в кроне старого каштанового дерева раздавались глухие выстрелы лопавшихся каштанов. Под ним, похожее на огромную нору, раскинулось темное ночное озеро.

Потушив свет в комнатах «Баронаты», он медленно пошел обратно в гостиную. Он озяб. Был октябрь, и снаружи немного накрапывал дождь. Он придвинул друг к другу поленья в камине, а сверху положил сырую ветвь камфарного дерева. Пламя вспыхнуло и задрожало, отбрасывая красноватые блики на стены.