Руди Данциг - В честь пропавшего солдата (1984-1985)

«Эй, держись крепче, а то мы мы сейчас упадём».

Я снова хватаюсь за жёлтое платье и ощущаю, как движутся её бёдра.

Площадь Дам словно муравейник, не пройти, и улица у дворца перегорожена. Мы едем среди толпы и мама предупредительно сигналит.

Через ограждение смотрю я на Дворцовую улицу, выглядящую устрашающе пустой и заброшенной, словно случилось что-то серьёзное. Когда-то там стоял тот самый грузовик, совсем рядом с дворцом. Чирикающие воробьи на солнце кажутся мне тем единственным, что я ещё отчётливо помню из того времени.

Мы снова едем по Розенграхт [60] Улица в Амстердаме. .

«Мама, трамвай! Они уже ходят?»

Мы подпрыгиваем на ухабистой улице и я всё больше волнуюсь, когда узнаю знакомые места из прошлого. На улице Адмирала Руйтервега рабочие собираются ремонтировать вздыбившиеся рельсы; там лежат большие штабеля древесины, окружённые местными любопытствующими ребятишками.

«Видишь, как здесь работают? Даже вечером. Всё приводится в порядок».

Я молчу. Мы почти дома, осталось совсем немного. Вокруг мрачно и голо, почти все деревья исчезли.

Песочница, напротив я вижу наш дом, освещённый солнцем и беззащитный; в песочницы дети, в рыхлом песке копающие ямы и играющие, крича и смеясь, в салки.

Моё сердце колотится и радость моя проходит. Другие мальчишки, школа, перемены.

«Мы тебя отлупим, после школы ты получишь от нас ещё!»

Вот мы и дома, у нашего подъезда. На нашей улице. Открытые окна и балконные двери, ещё больше флажков, натянутых проводов, и развевающихся на них маленьких вымпелов, странные белые известковые полосы поперёк улицы, превращающие её в подобие спортплощадки. И, посередине улицы, полоска газона с цветущими там розами.

Я чувствую себя ошеломлённо и подавленно, я бы предпочёл исчезнуть, незамеченным пробраться в наш дом. Так и есть, множество людей стоят у окон и глазеют, как мы спускаемся с велосипедов у нашей двери, дети подбегают к нам. Я подаю руку матери Яна, а он уже на другой стороне и кричит в сторону балкона, где появляются его отец и младший брат. Я побыстрее прохожу мимо детей и стремглав несусь в дом. Я так растерян, что никого не хочу видеть.

Моя мама заводит велосипед в чулан и я стою в дверном проёме, всматриваюсь внутрь и слушаю, как она возится в темноте и отстёгивает сумки.

«Ты сможешь это нести?»

Когда мы поднимаемся по лестнице, я слышу голоса и точно знаю, не глядя вверх, что кто-то стоит там, склонившись над перилами и смотря вниз, на лестничную клетку. Повсюду люди, я чувствую себя преследуемым и загнанным.

На лестничной площадке второго этажа стоят соседи и мой отец. Он улыбается во всё лицо — «какое чужое лицо», — думаю я, — обнимает меня и прижимает к себе. Ошеломлённый и онемевший, я позволяю этому случиться, и когда я перехожу из одних рук в другие, от меня не исходит никакой реакции.

«Оставьте его, — шёпотом говорит моя мама, — он устал, мы ехали целый день».

И затем, громче:

«Йерун, сейчас мы идём наверх и ты ляжешь в свою собственную кровать».

«Он отлично выглядит, правда?» — спрашивает она у моего отца.

Они оба стоят в прихожей и смотрят на меня глазами ребёнка, поднявшего игрушечного зверя, который, словно по мановению волшебной палочки, стал двигаться самостоятельно.

«Если ты услышишь, как он говорит, то едва его поймёшь. Он стал настоящим фризским фермером».

Когда я захожу в гостиную, то сразу замечаю, что там другая мебель. Это не та комната, которую я вспоминал в Фрисландии, она другая и чужая. Там где раньше стоял буфет, теперь вижу высокий детский стул у стены, на котором сидит коренастый мальчуган с белокурыми вьющимися волосами и рассматривает меня круглыми невыразительными глазами, будто спрашивая, что я здесь потерял.

«Пошли ему воздушный поцелуй».

Моя мать слегка подталкивает меня к малышу, но он начинает реветь и тянуть руки к моей маме. Или это его мама? Она поднимает его со стула и пытается его повернуть ко мне.

«Да, моё сокровище, мама снова рядом, не плачь. Посмотри, кто тут. Это твой старший брат, который останется с нами навсегда. Скажи „привет, Йерун“».

Она пытается прекратить оглушающий крик и говорит:

«Он уже немножко говорит: та-та, скажи та-та. Он уже может сказать ма-ма и брат научит его большему, недавно он сказал „у-да“».

Но белокурый мальчик не говорит «у-да», проходит немало времени, прежде чем он успокаивается и я подавлен и обижен, когда она снова бежит к кроватке, на его крик, чтобы заставить его умолкнуть.