Руди Данциг - В честь пропавшего солдата (1984-1985)

Я ставлю тарелку на подоконник: здешняя еда мне не нравится. Она в Амстердаме безвкусная.

После обеда мама снимает пелёнки с верёвок. Я сижу на пороге кухни и смотрю, как она проворно собирает бельё. Она вывешивает другую одежду: мои шорты, трусы, полотенца, носки, связанные Мем. Я холодею, когда понимаю, что произошло: мокрая рубашка с карманом висит на двух прищепках среди других вещей.

Фотография.

Когда моя мама уходит на кухню, я поскорее хватаюсь за карман рубашки. Как я мог про это забыть? Я наталкиваюсь на маленький мятый клочок, но продолжаю дико, недоверчиво ощупывать дальше. Я держу в пальцах лишь слипшееся, разорванные, растрёпанные клочочки бумаги.

«Что ты наделала!»

Мой голос звенит резко и искажённо.

«В этой рубашке была фотография. Разве нельзя было подождать?»

Я чуть не кричу на неё. В моих глазах появляются слёзы. Я бросаюсь в своей комнате на кровать и в отчаянии сжимаю бумажный комок в пальцах.

«Я не знала, что там что-то было».

По звуку её голоса мне слышно, что она тоже плачет. Отец успокаивает её, их голоса исчезают в гостиной. Когда дверь закрывается, то неожиданно наступает мёртвая тишина.

«Если ты сегодня не пойдешь играть на улицу, то я тебя просто выставлю за дверь», — говорит моя мать следующим утром, когда ставит передо мной на стол чашку тёплого молока.

«Мне не нужны домоседы, ты слышишь? Все дети играют на улице».

Её голос мягок и я вижу, что она улыбается. Но мне также слышен и озабоченный тон её голоса, и ведёт она себя так, словно продвигается ощупью на незнакомой ей территории.

Я выглядываю в окно, чтобы убедиться, что никто из мальчишек не стоит перед входной дверью, беру себя в руки и спускаюсь по лестнице.

Затем бегу к каналу и, словно делая то, что запрещено и не должно быть обнаружено, иду к белой школе другой дорогой. Мне кажется, что когда все люди смотрят на меня, то читают мои мысли: куда я иду и что собираюсь делать. У школы я прижимаюсь к забору около заброшенной спортплощадки. Тут вовсю господствует дух запустения: повсюду сквозь каменные плиты проросли толстые пучки травы, узкие грядки под окнами безнадзорны и заросли сорняками. Классы пусты, нет растений и рисунков, весь колорит и весёлость пропали. У открытых окон одного из классов, откуда вещает громкий радиоголос на иностранном языке, я останавливаюсь и делаю вид, что вожусь со своими носками, пытаясь при этом незаметно подсмотреть. Класс выглядит как кладовая — я вижу сложенные ящики и мешки, сейчас мой собственный класс — это кухня или столовая, я слышу звон посуды и вижу выстроившиеся на подоконнике кастрюли. В спортзале узкие кровати со скрещенными ножками; рядом с ними стоят ровными рядами рюкзаки, сапоги и каски построены в шеренгу.

Я гляжу на всё это, и теряю самообладание, мне нужно идти дальше, а вместо этого я стою, вцепившись пальцами в проволочный забор. Я слушаю шумы, звучащие на школьном дворе: отдающие металлом шаги, заводящийся двигатель, смех, раздающийся в пустой классной комнате.

У меня создается ощущение, что вся улица за мной смотрит на мою спину, где крупными буквами на одежде написано: этот мальчик занимался любовью с солдатом.

«Вот гад ползучий, вот проныра», — слышу я, как они мысленно говорят это.

Солдат, шагающий по спортплощадке, замечает меня и направляется в мою сторону. Он ищёт что-то в кармане и свистит мне, словно собаке, когда бросает некий пёстрый твёрдый предмет, который падает передо мной на землю. Я выхожу из оцепенения и иду дальше. На нашёй улице я вижу мальчишек; они все вместе сидят на тротуаре — это Аппи, Вим и Тони. Я останавливаюсь рядом, прислоняюсь к стене дома и слушаю, о чём они говорят. Вим поворачивает голову в мою сторону:

«Ха, ты уже тут, надоело подъедаться у фермеров?»

Это звучит не грубо, а скорее насмешливо. Но, тем не менее, я слышу враждебность и отчуждённость. Мальчишки смеются. Нужно ли мне делать вид, что снова всё как обычно: будто бы я никуда и не уезжал и со мной ничего не случалось?

Небольшая группа солдат марширует по улице и мальчики подбегают к ним, прыгают вокруг них, орут, кричат, пытаясь выманить угощение.

Я в шоке от их наглости — они хватают солдат за руки и бегут рядом с ними.

«Hello boy. How are you? Cigaret, cigaret?» [61] Привет, мальчик. Как дела? Сигарет, сигарет? ( англ. ).

И солдаты в ответ только смеются, не считая это вызывающим и дерзким.

Я стыжусь этого и одновременно ревную. Я бы точно так же мог бежать и легкомысленно общаться с солдатами, улыбаться им и дёргать их за одежду. Но даже с Волтом я так не осмеливался поступать, даже и не мечтал.