Руди Данциг - В честь пропавшего солдата (1984-1985)

Под тихий гул органа я иду по проходу, благоговейно сложив руки над животом.

Когда я прохожу мимо, взглядом окидываю успевших уже сесть на скамьи и киваю им, и они благосклонно кивают в ответ, одновременно орган начинает играть прелюдию к церковной службе.

У меня возникает желание сделать что-то героическое, чтобы Бог с высоты посмотрел на меня и подумал: «Как я позволил случиться этому чуду». Я чувствую, как по моей коже начинают ползать мурашки и деревенеет шея.

Мы садимся на одну из скамеек. Здесь уже есть небольшие подушки и на каждом месте лежит чёрный Псалтырь.

Я наблюдаю, как Хейт (отец) выходит наружу, на кладбище и скрывается за церковью.

Тринси открывает свой Псалтырь для меня и молча кладёт мне на колени. Она с гордостью показывает пальцем на надпись.

«Моей дочери Тринси. На ее шестнадцатый день рождения. Отец», — гласит она.

Закрываются задние двери церкви и замолкает орган. Я слышу, как на улице затихают колокола, их звон замедляется и постепенно глохнет. Через маленькую дверь в передней части церкви заходят несколько мужчин, один за другим. Сразу затихает шарканье и кашель, настолько важны эти люди.

Внезапно я ощущаю гордость, ведь среди них Хейт (отец), он садится на скамейку рядом с кафедрой, между учителем и человеком, который привёз меня на велосипеде в Лааксум.

«Кто эти люди? Что они здесь делают?»

«Церковные старосты, — шепчет Мейнт. — Они собирают пожертвования».

Воротник рубашки, которую носит Мейнт, сильно поношен и починен голубой тканью. Он, очевидно, чувствует себя неуютно в застегнутой наглухо рубашке: вместо того, чтобы повернуть ко мне голову, он поворачивается всем туловищем, словно у него болит спина.

Пастор — человек с молодым, без морщин, лицом, подпёртым накрахмаленными брыжами.

Он носит очки в тонкой золотой оправе, время от времени поправляя их пальцам. Он вошел в церковь незаметно для меня, и стоит там в своем длинном черном одеянии, как призрак. Не глядя ни на кого, он торопливо огибает кафедру, кладёт свою книгу рядом с большой открытой Библией и благоговейно оглядывает церковь.

Интересно, если он видит меня, знает ли он, что я новенький? Вполне возможно, ведь пасторы знают все.

Я стараюсь стать незаметнее и смотрю в пол. Только бы он не вызвал меня со скамьи.

«Возлюбленные мои прихожане, давайте помолимся…» Молитвы являются для меня усердным самоистязанием: мы молимся до и после каждого приема пищи, в школе и перед сном.

Я прошу продуктов и здоровья для моего дома, я прошу писем оттуда, я умоляю Бога, чтобы он не дал им умереть.

Самые страшные и шокирующие образы проходят перед моими закрытыми глазами, видения, из-за которых я по ночам просыпаюсь и плачу, не в состоянии избавиться от них.

Пастор читает что-то из Библии, а затем говорит непонятно и бесконечно; очень длинно и монотонно.

Я разглядываю высокие окна, через которые виднеются ветви деревьев и кусочек неба с ласточками, которые то влетают внутрь церкви, то вылетают наружу.

Оглядываясь, я хочу убедиться, видят ли окружающие их, или я единственный, кто за ним наблюдает. Периодически одна из птиц ныряет в узкую щель и прочерчивает голубое небо, и я терпеливо жду, пока она вернется и через какое окно залетит внутрь.

«Горе им, потому что идут путем Каиновым, предаются обольщению мзды, как Валаам, и в упорстве погибают, как Корей. Таковые бывают соблазном на ваших вечерях любви; пиршествуя с вами, без страха утучняют себя. Это безводные облака, носимые ветром; осенние деревья, бесплодные, дважды умершие, исторгнутые; свирепые морские волны, пенящиеся срамотами своими; звезды блуждающие, которым блюдется мрак тьмы на веки…»

Это бессвязные слова без смысла, волны которых неустанно следуют друг за другом, постулаты и правила, о которых я ничего не знаю, вызывают у меня головокружение и сонливость.

Когда это закончится, не может же это продолжаться вечно?

Синие облака в небе пролетают мимо, и листья на деревьях начинают шелестеть. Собирается дождь.

Если я долго буду смотреть на пастора, может быть тогда он почувствует, что уже достаточно и перестанет говорить.

Я оглядываю окружающие лица, которые выражают благоговейную усталость. Они слушают с благодушным детским вниманием, граничащим с изумлением. Понимают ли они всё это, или же это от того, что они слышат всю жизнь эти слова?

Они запевают. Прихожане следуют неспешной торжественной мелодии, исполняемой органом.