Руди Данциг - В честь пропавшего солдата (1984-1985)

Моего брата я даже не вспомнил. Как и про мой конфуз в постели.

Не знаю почему, но я не люблю воскресенья.

С одной стороны, воскресенье — это хорошо, в воскресенье прекращается монотонное течение будней; единственный день, когда в доме нет постоянной суеты и мы можем перевести дух.

Перевешивается ли это хорошее посещением церкви и воскресной школы, я не знаю.

Некоторые воскресенья для меня ужасны, а в другие я нахожусь в приподнятом настроении и смотрю на всё другими глазами.

У меня появляется чувство восторженности во время церковного богослужения и ощущение, что под рубашкой у меня вырастают крылья, что Бог милостив и всё будет хорошо, даже со мной!

Мы все вместе садимся за стол и, как правило, присутствует Тринси, старшая дочь, которая работает у фермера и приходит субботу вечером, чтобы переночевать дома. Она как мягкая, добрая мама, когда она рядом, то все острые углы моей жизни отступают перед ней. Я чувствую её внимание и заботу, и их проявлениям нет конца.

«Йерун, ты наелся?»

«Не беспокойся, всё будет в полном порядке».

«Мейнт, оставь мальчика, наконец, в покое».

В воскресенье утром мы все можем спать немного подольше. Отец (Хейт) остаётся дольше в своём алькове, мы говорим шепотом и украдкой передвигаемся по комнате. Девочки молча накрывают на стол и режут хлеб большими, крошащимися ломтями без корки и делают это на большой белой кухонной доске. Мама (Мем) приносит из погреба кусок домашнего бекона и глиняную миску, в которой лежит тоже домашний, мокрый и разваливающийся овечий сыр.

Все наряжаются в воскресную одежду, которая аккуратно сложена в шкафу и пахнет камфорой. Все члены семьи чисто умыты и причёсаны, словно собираются позировать для семейного фотопортрета. Я получаю одежду Мейнта, потому что отец считает одежду из Амстердама не пригодной для посещения церкви.

«Все ясно». Я понюхал рукава: нафталин, овечий сыр и Бог, всё это неразрывно связано друг с другом, это и есть запах воскресенья. Мы ждём за столом, мои горящие глаза блуждают по заманчиво разложенной снеди. После первоначального нежелания есть слишком много мной овладевает дух чревоугодия. Никто ничего не трогает, все ждут момента, когда в дверях появится свежевыбритый отец. Перед завтраком он надевает чистую рубашку, хотя обычно ходит в шерстяной майке.

Его тощие руки высовываются из коротковатых рукавов. Он медленно закрывает дверь и медленно оглядывает с нежной улыбкой всех нас. Это первое ритуальное событие в воскресенье, появление отца, который садится с нами за стол.

«Так, подбородок держать повыше, теперь настали трудные времена».

Он бросает разрешающий взгляд на старшую дочь, и она начинает раздавать хлеб и наливает чай из серого эмалированного чайника. Благодать снисходит на нас и я, кажется, ощущаю её даже в своих внутренностях.

Мем сидит, скрестив руки на груди. Это её, свободное от работы, утро, и она излучает удовлетворение от этого.

Время от времени она начинает двигать губами взад-вперёд, что означает погружение в созерцательные размышления.

Я украдкой подглядываю и ловлю момент, когда она выпячивает нижнюю губу: это выглядит так, словно она показывает язык.

Когда она щурясь, ловит мой взгляд, она кивает мне головой и закрывает глаза на мгновение, будто даёт мне знать о нашем с ней тайном сговоре.

Это лучшая часть воскресенья, сцена первая с Мем: она благожелательна, невозмутима и неподвижна как утес, удерживающийся посреди наплыва будничных забот. После завтрака мы с Хейтом (отцом) идём в церковь, девочки впереди бок о бок и с Псалтырём в руках, мальчики в ряд за девочками. Едва мы только выходим на дорогу от дома, мы машем Мем, которая заполняет собой одно из окон и не спеша поднимает руку в ответ, словно мы судно, покидающее надёжное убежище в порту.

С отцом путь в деревню кажется короче, он рассказывает, где раньше работал и показывает мне кто где живёт.

Если Пики идёт с нами, тогда Янти толкает велосипед с хромой девочкой рядом с отцом, который почти весь путь рассказывает истории и отпускает шуточки.

В вестибюле церкви мы ждем остальных прихожан, чтобы зайти вместе с ними.

Я осязаю запах воскресной одежды и аромат одеколона от пожилой женщины, ближе к которой я стараюсь держаться подольше, потому что этот запах напоминает мне о посещении моей бабушки, в Амстердаме, когда она открыла сумочку, чтобы достать мне капли.

Вход в церковь вызывает у меня учащённое сердцебиение, словно я вступаю на сцену театра.