Александр Грог - Время своих войн 3-4

— Эх! — кряхтел Михей. — Широко замахиваешься! Крутенько. Давно таких речей не слыхал… Внуки! Деда себе выдумывать затеяли? А если он давно за столом и, вот–вот, ложкой по лбу?..

Задор силы не спрашивает. Седой окреп настолько, что выходил на улицу и в дождь, не боясь промокнуть до нитки. Летний хмельной дождь многим кружит голову — крупный сильный теплый, каким должен быть сам человек, накладывающий желание на вызревших баб, заставляющий раздеваться догола и кружить под ним, раскинув руки… да что там баб! — даже мужиков голяком плясать на пашне, а потом с берега, как есть, падать в реку, где, оставив тело плыть вниз по течению, расслабив члены, ощущать лишь одно лицо, мыслями с него подниматься вверх. Именно так, отдав тело воде земной, лишь одно лицо подставлять воде небесной. Лицо и мысли, которым течь с него вверх по воде, по тем каплям и струям, что падают. Так и следует молиться, никак не иначе, оправляя вверх… нет, не слова, а душу — верховный разберет, накопилось ли в ней дельное…

— Зажми рот, да не говори с год, а потом скажи умное. Не сумел? Молчи дальше, — учил Михей, понимая, что с ученьем этим безнадежно опоздал.

Задним умом вперед не ходят, им исправляют то, что позади себя оставили. Седой не враз, но к выводу пришел, что бездействие их лет прошлых — всех 90‑х — суть есть — воинское преступление, сравнимое даже не с дезертирством, а предательством, переходом на сторону врага…

Редко, но случается, подхватывает человека злость веселая «безбашенная», словно веселит вскипающая адреналином кровь, стремится утянуть его в свой хоровод. Те, кто поддаются этому, творят страшные вещи, отдавая дань делам языческим. Таким как водилось в давние времена плясать на грудных клетках поверженных врагов и… Стоит ли о том, что присыпано тонким слоем пепла? Уши сегодняшние не подготовлены для кострищ, глаза — для грязных ногтей сильных уверенных пальцев — последнего, что предстоит им увидеть; запечатлеть дикую настоящую кипучую ярость, которой кажется диким и смешным весь этот стеклянно–металлический мир — да и может ли быть что–либо более диким, чем строить собственные жилища из стекла и металла?

Так было раньше и будет впредь. Человечество идет по кругу, всякий раз возвращаясь к одной и той же точке. Круг сложен из точек, но это круг, а вовсе не спираль развития. Спираль — технологическая одежда, одев которую, он, человек, пытается выскочить из собственного круга.

Побеждают более дикие, потом они «цивилизовываются», чтобы уступить место еще более диким. Не хочешь человече жить достойно? — значит, не достоин жить вовсе!

Седой стал дичать… Читал «Воинский Требник», правленый Михеем, примерял на себя.

Раненого выноси. Добей того, кто просит об этом, но оценку сделай сам… и все равно вынеси. За каждую смерть тебе отвечать собственной совестью, но за каждого невынесенного, брошенного — собственной шкурой. Бросил, оставил, попробуй доказать — что не шкура ты?

При всех недоразумениях верным считается то, что выгоднее. Сделай так, чтобы и вера была выгодна. Но развитием может быть принято только развитие души. Из всех выгод первую ставь ту, что выгоднее духу, следующую — телу. Сумеешь совместить — хвала тебе!

Ищи пути. Если не прошел — значит, либо время не вызрело, либо сам. Ищи другого, но туда же.

Новое всегда губит старое. Возьми с собой лучшее из старого, не отдавай его новому, держи, но не крохоборничай. Сочтешь правым, сделаешь старое новым, очистишь от грязи времени — засияет.

Ничто так не убивает, не калечит характер, как смирение…

Смерть за плечами сидит, а дума за моря заглядывает. Бывает, что поступки прежние нагоняют, цепляются в подошвы, заставляют спотыкаться.

— Вот смотрю на вас и думаю, — заводил речь Михей, словно видя — кто у Седого за плечами, чему тот прежде учительствовал, — Это сколько усилий, как мучаетесь, изводите себя, и все на умение, чтоб убить человека?

— Столько усилий, чтобы не убили тебя, — словно оправдывался Седой.

Михей, ни слова ни говоря, брал клюку, вел в лес, показывал обвалившиеся партизанские землянки и те из схронов, которые устояли.

Седой пытался говорить умно, угадывать желания Михея.

— Жили в срубах, на войну ходили от сруба и против срубов, хоронили опять же в срубах. К исконному возвращаемся? К истокам своим?

— Не про то полено говоришь! — сердился Михей.

— Придет ночь, тогда и скажем каков был день? — искал смысл Седой.

— Уж сумерки на дворе, пора бы с мыслями собраться! — ругал Михей. — От времен «в начале было слово» все беды словом и лепятся. Словом, а не думой!