Александр Лекаренко: Крылья

Его появление вызвало фурор. Над ним смеялись все — даже мудрые воспитатели детских душ, на него приходили посмотреть из других классов, — Тьфу ты, блин, — сказал директор школы, — Ты девочка или мальчик? — Саша краснел и улыбался, но улыбаться становилось все труднее и труднее, дрожали губы и болели мышцы лица, обвал произошел на большой перемене, в середине дня, когда Саша присел помочиться возле спортивной площадки, точно так же, как это всегда делала бабка в огороде. — Девка! — взвизгнул какой–то третьеклассный пацан, — Девка! Девка! — И Саша мгновенно оказался в кольце любопытно–злобных глаз и орущих ртов, мудрые преподаватели предусмотрительно держались в отдалении.

Он встал, дрожащими руками натягивая шорты, и тут же его накрыл первый из его приступов безумия.

Визжащие человеческие детеныши исчезли. Он снова сражался с огромным крокодилом, у которого выросли десятки разноцветных глаз, десятки орущих ртов и отвратительные щупальца.

— Только прямая угроза Вашей жизни оправдает переломы и увечья, нанесенные с помощью этих приемов, — говорил чей–то строгий голос на грани его восприятия.

Все произошло так быстро, что толпа не сразу осознала, что происходит. Сначала несколько злорадных воплей оборвались болезненными стонами, затем тела полетели, как кегли, брызнула кровь.

Он хватал, бил, топтал, рвал и расшвыривал тело чудовища, он шел через него, как через траву, он обонял запах его страха, он упивался его болью.

Над толпой повис многоголосый крик ужаса, уцелевшие бросились врассыпную, учительский состав застыл с раскрытыми ртами.

Когда, перепрыгнув через забор, он исчез, оставив за собой треск кустов, а учителя, наконец, сдвинулись с места, на спортивной площадке валялись обрывки кофточки «Салют в Москве» и стонущие, покалеченные школьники.

Так прозвенел первый звонок.

Ярко светила луна, освещая рубчатый край автомобильной шины, выпирающий из травы, как спина рептилии, отражаясь в зеленом стекле водочной бутылки, которая будет валяться здесь и через сто и через тысячу лет, вода хрустальными каплями сочилась из замшелых камней.

Он лежал на полянке, подставив груди лучам луны, на его животе, в такт дыханию, шевелилась горстка черных грибов, он брал их по одному и с наслаждением пережевывал, глядя в фиолетово–синее небо, глядящее на него глазами звезд.

— Тебе больно, — тихо и без интонаций произнес мелодичный голос. Он ждал этого и не удивился, — Больно, — ответил он. Женщина смотрела на него сверху вниз звездными глазами, ее голова и тело были в синем покрывале, насквозь пронзаемом светом луны. — Без страдания нет наслаждения, — сказала женщина. — Это одно и то же, — ответил он. Женщина рассмеялась, как будто ветер прошелестел в кронах деревьев, — Ты понял, — сказала она, — Хочешь, я сделаю так, что твои руки перестанут болеть? — Нет, — ответил он, — Когда я разбивал их лица, мне было хорошо. Пусть болят. — Тебе нравится боль? — спросила женщина. — Да, — ответил он. — Своя или чужая? — Это одно и то же. — Тогда разбивай, — вздохнула женщина, — Разбивай зеркала. И пусть боль течет. — Что там, за зеркалами? — спросил он. — Там… ничего…, — ее голос был, как затихающий ветер, — Больше нет…

Глава 10.

— Где ваш внук? — требовательно спросил мент. — Не видела, не знаю, — ответила бабка, глядя ему в лоб глазами, похожими на шляпки кровельных гвоздей. — Он ненормальный, его лечить надо! — вступила, повышая голос, здоровенная, редковолосая баба в очках, у ее плеча терся лысый мужичонка с папкой. Начальство приехало на разбитом райотделовском «УАЗике» и сразу начало шмыгать по двору, но бабка насмерть встала у входа в дом. — Он же и вас зарезать может! — пискнул мужичонка. — Не видела, не знаю, — бабка брезгливо поджала морщинистую щель рта. — Все равно найдем, — угрожающе произнес мент, — Ну–ка, пусти! — Он попытался отодвинуть бабку в сторону, но старуха выставила костлявые руки и толкнула его в грудь так, что коренастый, как пень, пузатый участковый чуть не упал, мужичонка испуганно отпрыгнул в сторону. — Отойди! — крикнула бабка, жилы на ее шее натянулись веревками, — Не маешь такого права, в дом ломиться! Не 37‑й год! У тебя бумага есть?! — Какая бумага?! — заорал вышедший из себя мент, — Он семь пацанов искалечил и тебя пришибет, дура старая! Пусти! — Но бабка резво нагнулась за порог и выпрямилась с топором в руке, глаза ее перестали быть похожими на шляпки кровельных гвоздей, в них начал разгораться огонек безумия, как в старом, затянутом пылью радиоприемнике, разгорается контрольная лампочка. — Тьфу ты, ведьма! — мент отступил на шаг, — Разбирайтесь сами, — кинул он дылде в очках и зашагал к «УАЗику». Но ни у дылды, ни у плюгавого не было желания разбираться, выкрикивая угрозы, они отступили вслед за урядником, злобно хлопнули дверцами и «УАЗ», завывая мотором, затрясся прочь по ухабистой дороге.