Александр Лекаренко: Крылья

Пошли дожди и Саша, не имея другой одежды, кроме ночной рубашки и валенок, большую часть времени сидел дома, одолевая книжную мудрость и книжную глупость, равным образом полезные, поскольку не учили ничему, кроме умения различать и соединять противоположности — единственному практически–важному делу среди моря жизненных абстракций. К тому же, постоянное французское и английское чтение неуклонно продвигало его вверх по лестнице лексически организованных смыслов, к чему–то, расположенному выше, нежели журналы с картинками и Эдгар По. Иногда, развлечения ради, он говорил бабке фразу по–французски или по–английски, а когда та раскрывала рот, приставив ладонь к уху, повторял то же самое по–русски, вгоняя сумасшедшую старуху в разумное сомнение — а не сошла ли она с ума? Однако, в целом, эти двое относились друг к другу по–доброму и ладили намного лучше, чем в подобных же обстоятельствах поладили бы люди, во всех отношениях нормальные. Они привыкли к одиночеству и не тяготились им, они не считали нужным развлекать друг друга разговорами и тем самым избегали ненужных трений, они исполняли свою часть обязанностей по хозяйству, не пересекаясь, не плетя паутину неприязни и лишь иногда поглядывая из своего аквариума на другую рыбку, между ними было безводное простран 6 ство, по которому не ходили волны раздражения, разочарования и скуки, они были вполне счастливы.

В конце ноября бабка занемогла, она начала кашлять, перхать и, бормоча, — «Помираю, помираю», — крепко приросла к своей продавленной кровати. Но Саша совсем не хотел, чтобы бабка померла. Он возложил на нее руки, левую — на лоб, правую — на худой живот и пожелал, чтобы она жила. Бабка заснула и дрыхла почти сутки, громко храпя, пердя и чмокая во сне, а на следующее утро поднялась со своего смертного одра, совершенно забыл, что была больна. Однако, к вечеру, бросив взгляд на тумбочку, уставленную самодельными микстурами, она вспомнила, и, пав на колени, застучала лбом в пол перед иконами. Саша долго смотрел на темные лики святых, потом отвернулся и раскрыл «Искусство мастурбации».

В декабре ударили неслыханные для этих мест морозы — 30, коз пришлось взять в дом, а также петуха и двух кур, остальных зарезали, поскольку они все равно замерзли бы, старого пса пускали в дом на ночь, так они и жили до весны — с тремя козами, козлятами, козлом и урезанной петушиной семьей, жируя безлимитной курятиной и выходя из дому только за дровами и по большому делу — малое справляли в ведро.

За зиму умерло двое одиноких стариков, что обнаружилось только в марте. Но и в марте земля была еще, как железо, поэтому хоронили в начале апреля. Саша со своей бабкой копали обе могилы, остальные жильцы были не в состоянии. На похороны никто не приехал, если и были у покойников где–то родственники, то откуда же они могли знать?

На поминках старики напились самогону и сильно плакали.

Лето в этом году началось весной, жара ударила внезапно и мощно, как морозы зимой и так же внезапно и мощно изменился Саша — у него начала расти грудь.

В конце апреля стало уже очень тепло, а в начале мая Саша уже вовсю плескался в своем озере. Однажды, вернувшись вечером домой, он почувствовал, что у него сильно чешутся соски и, обнаружив, что они припухли, поначалу решил, что просто слегка обгорел на солнце. Следующим утром, рассматривая себя на берегу озера, он увидел, что грудь несколько увеличилась, но не придал этому особого значения. В последующие дни зуд то утихал, то усиливался, но не проходил, грудь продолжала увеличиваться, через две недели Саша мог явственно прощупать в ней железы, величиной с лесной орех, а через месяц уже не было никаких сомнений — у него появилась и продолжает развиваться девичья грудь.

Метаморфоз вызвал у Саши легкое удивление и не более того. Не имея половой самоидентификации, он не имел и базы для возникновения каких–либо комплексов, не будучи сексуально кондиционирован, он продолжал оставаться свободным и не играя никаких половых ролей, не испытывал нужды менять сценарий, никто не указывал на него пальцем, никого не волновало его гормональное состояние, ничто не мешало метаморфозу раздвоить линию его жизни, поскольку в точке перехода не существовало никаких препятствий.

Плавно и беззаботно вошел Саша в восьмой год своей жизни, питаясь лесом, дыша силой, растворенной в воздухе, купаясь в воде, пронизанной солнцем и в порочной мудрости французских книг, не ведая ни греха, ни вины. Ни печали. Ни воздыханий.