Александр Лекаренко - Свалка

УАЗ натужено выл загнанным двигателем и звякал промороженными железками на ухабах, внутри был почти такой же холод, как и снаружи – ветер свистел в дырявое днище и в щели расхлябанных дверей, печка не работала.

Вокруг простирались пространства, заваленные снегом тьмы, пробиваемой лишь слабыми лучами фар, злобные, острые снежинки косо летели в желтоватом свете, ветер нес по черному дорожному покрытию снежную пыль.

Он не знал, сколько часов или сколько километров уже едет по этой дороге, он не помнил, когда видел признаки человека и поэтому рефлекторно сбросил газ, когда впереди и справа на пределе досягаемости света фар появилось какое-то сооружение, похожее на бетонный навес над автобусной остановкой. Какие автобусы? Не было видно ни зги, ни движения, ничего, кроме черной дороги посреди белых снегов, придавленных тьмой.

Он медленно проехал мимо, остановился и, поразмыслив несколько секунд, сдал назад – ему показалось, что в углу полуразвалившегося сооружения кто-то сидит, его охватило странное чувство дежа-вю, он уже почти знал, что это такое.

Когда он вышел из машины, ледяной ветер пронзил его насквозь и захлопнул дверцу раньше, чем он успел это сделать сам.

То, что сидело там, сидело неподвижно на корточках рядом со сломанной скамейкой и было похоже на ребенка женского пола – из-под длинной куртки торчали голые ноги в сиротских войлочных сапогах, лицо было скрыто в тени капюшона.

Он подошел и постучал пальцем по опущенной на грудь голове, - Эй! – но ребенок не пошевелился. Тогда он отбросил капюшон. И увидел в желтом свете фары черное свиное рыльце.

В следующую секунду наваждение рассеялось – девочка молча смотрела на него блестящими, звериными глазами, ее грязное лицо наискось пересекал старый, уродливый шрам, нос был сломан и сплющен, из-под разорванной верхней губы торчали зубы.

- Вставай, - сказал он, со свистом выдохнув воздух, - Идем со мной, - он повернулся к машине, - Ты замерзнешь здесь насмерть.

Человек лежал на продавленной кровати неподвижно, под несколькими драными одеялами – он умирал. Он совсем не ел уже две недели и недоедал полгода, его организм был ослаблен алкоголем. В комнате стоял почти такой же холод, как и снаружи – печка не топилась давно.

Человек рассчитывал тихо угаснуть от голода и общего истощения – но умереть оказалось не так-то легко, и он сильно страдал – от тоски в основном, телесные муки просачивались в сознание такими малыми каплями, что их можно было игнорировать. Он пожалел о том, что не закончил это сразу, но теперь уже было поздно. Из его груди выскользнул смешок – это он посмеялся остатком сил над слабоумием писателей, воспевавших волю к жизни – воля к смерти требовала намного больше воли. Когда-то он сам был писателем – теперь это было смешно.

Он попытался дышать медленнее, рассчитывая таким образом выключить сознание – и у него получилось. Человек начал проваливаться в гремящую тьму.

Автомобиль натужно выл изношенным двигателем и звякал промороженными железками на ухабах, острые снежинки косо летели в желтоватом свете, ветер нес по черному дорожному покрытию снежную пыль.

Он не помнил, сколько часов или сколько километров уже едет через заваленную снегом тьму, без признаков человека и поэтому рефлекторно притормозил, когда фары выхватили покосившееся сооружение, похожее на автобусную остановку. Какие здесь могли быть автобусы?

Но он уже знал, что сейчас выйдет из машины и пойдет посмотреть, кто сидит там, в углу, нахохлившись, под надвинутым на лицо капюшоном?

Человек начал проваливаться в гремящую тьму, в которой оказалось ничуть не лучше, чем под драными одеялами – здесь был ледяной холод, и завывал ветер, его закружило, как снежинку в воздушном потоке и вышвырнуло на что-то твердое, где он сразу обрел вес и плотность.

Он увидел две звезды, летящие на него из тьмы, его сшибло и понесло, все тело пронзила рвущая боль…

… и он очнулся на полу, трясясь и все еще крича. Но боль постепенно отпускала.

Постанывая, он поднялся на ноги и побрел на кухню – пить воду. Вдруг ему стало очевидно, что умереть не получилось и теперь уже не получится.

Он жадно напился из ведра и постоял, оглядывая кухню и покачиваясь на немощных ногах. В доме не было ни крошки, а жрать хотелось смертно. Тогда он вспомнил, что в земле должна остаться невыкопанная картошка, натянул телогрейку и побрел в огород, волоча за собой лопату.