Зденек Плугарж - Если покинешь меня

Гонзик влачился за ними как тень. Вацлав сегодня впервые почувствовал, что его тяготит присутствие друга. Они безрезультатно искали места: все было занято.

— Тут стол для словаков, — предупредил Вацлава молодой человек, раскинувший руки на спинках трех стульев, и, увидев, что Вацлав его не понял, для наглядности наклонил стулья спинками к столу.

— У нас словацкая компания, — с досадливой интонацией в голосе сказала некрасивая женщина в весеннем цветастом платье, сидевшая за другим столиком. — Объясни этому дураку, — обратилась она к соседу.

Наконец им удалось найти два места. Гонзику пришлось оставить Вацлава и Катку. Еще одно зернышко обиды и несправедливости пустило в нем свои ростки.

Оратора, выступавшего с эстрады, было плохо слышно. Шум в зале возрастал. Большинство присутствующих давно уже отвыкли соблюдать общественные приличия, они хотели веселиться и недвусмысленно давали об этом знать.

Но вот грянул лагерный оркестр, и по полу зашаркали танцующие пары. Сегодня молодежь лагеря постаралась принарядиться. Здесь не было небритых лиц, типичных для лагерных будней. Не видно было и людей, надевших из-за холода на себя все, что только возможно.

И все же общипанный, истасканный вид, провинциальная неряшливость и понурость — неизгладимая печать Валки — особенно бросались в глаза именно сегодня. Даже торжественная атмосфера вечера не могла снять со многих лиц следы долгих месяцев тщетного ожидания, постепенной утраты веры в лучшее будущее. У многих молодых людей за вымученными улыбками скрывалась беспросветная тоска. А несколько смокингов, принадлежавших редакторам «Свободной Европы» либо иным «аристократам», только подчеркивали разницу между горсткой тех счастливцев, которые получали каждое первое число жалованье, и серой массой тех, которым совали жалкое пособие: одиннадцать марок в месяц.

Вацлав и Катка тоже пытались танцевать в переполненном зале, ведь только это было здесь иллюзией лучшего мира. Юноша чувствовал на теле чисто выстиранную сорочку, на столике благоухала чашка натурального кофе, джаз из профессиональных музыкантов — эмигрантов половины Европы — превзошел все ожидания. Катка была отлично причесана: парикмахерша — соседка по комнате — за полчаса сотворила из ее волос маленькое чудо. В первый раз Вацлав увидел, что она накрасила губы.

Мимо них проплыла буйная шевелюра Ярды; он едва кивнул им и, пробравшись среди столиков, уселся в дальнем углу. Около него мелькнула маленькая кучерявая голова Пепека.

— Что с Ярдой? — спросила Катка.

— Не знаю. С некоторых пор он идет своим путем. А прогнать Гонзика у меня не хватает духу.

— Не делайте этого, — полушепотом сказала она. — Ведь он в вас видит остров спасения, маяк, который освещает ему путь На кого ему еще опереться?

Последние ее слова поразили юношу, он взволнованно схватил ее за руку; ему подумалось, что не следовало бы так раскрывать перед ней карты, но неожиданно нахлынувшее желание довериться, исповедоваться превозмогло.

— Ведь мне самому нужна опора, Катка, а от кого мне ждать теплого слова поддержки, когда здесь даже лучшие среди немногих хороших людей думают прежде всего о себе! Ведь и мнимая дружба нашей троицы рассыпалась, не вынесла тягот Валки. Объединяла нас опасность, которую мы вместе пережили в пограничных лесах; мы еще держались вместе, пока у нас были какие-то иллюзии относительно будущего, а теперь с каждым днем крепнет убеждение, что мы проиграли, и это разъединяет нас все больше.

Катка едва слушала его слова; перед глазами у нее снова был Ганс, их первый бал, она в длинном вечернем платье, он в смокинге, широкоплечий, привлекавший взоры девиц… Нет, никто на свете не сможет заменить ей Ганса. Катка застыдилась своей внезапной физической тоски о нем, но тут же с новой силой поняла: она должна, должна найти его — что бы ни случилось, она будет драться за него, как дикая кошка. Ведь она захлопнула за собой дверь, ей ничего, ничего не остается, как только снова найти Ганса.

А в это время оставленный всеми Гонзик уныло и упорно помешивал ложечкой остывший кофе. Тебе нет дела до танцующих, они вовсе не интересуют тебя. Ненадолго же хватило твоей доброй воли и упрямого стремления стать тверже, воспринимать жизнь такой, как она есть, никому и ничему не позволять вывести себя из равновесия. Ты не сумел превозмочь себя и поплелся за этими двумя, ты, отверженный, третий лишний в игре! Гонзик сидел, покусывая временами ноготь указательного пальца, и червь недовольства безжалостно точил его обиженное сердце. Теперь он поверил, что беда в одиночку не приходит. Танцующие пары слегка расступились, и Гонзик вдруг увидел лицо Вацлава совсем близко от лица Катки. Губы Вацлава шевелились — он что-то говорил ей. Катка откинула голову, посмотрела Вацлаву в глаза и чуть улыбнулась. Гонзик поник головой. Если жизнь уподобить синусоиде, как однажды изобразил это Вацлав на обрывке газеты, то он, Гонзик, несомненно, сейчас оказался на самом дне одной из житейских волн.