Леонид Гартунг - Алеша, Алексей…

Я положил ей на колени букет цветов.

— Мне прямо стыдно, до чего я счастливая, — созналась Ольга.

— Скажи спасибо, что я нашел тебя.

— Не нашел бы, если б не захотела. Чуть не забыла — посмотри, что я тебе принесла.

Она вынула из кармана плитку шоколада.

— Где ты достала?

— Брат привез… Держала для тебя.

— Значит, все-таки думала о нашей встрече?

На следующий день пришел к ней домой. Она жила в маленькой проходной комнатенке вместе с мрачной злобной старухой. В ее распоряжении был только старый-престарый диван, обшитый потрескавшейся черной клеенкой. На подоконнике лежало несколько книг.

— Где мы будем жить? — спросил я.

— Мы?

— Неужели ты еще не решила?

— А ты?

— Я давно…

— А я недавно…

Поздно вечером, узнав, что я вернулся из Степановки, пришла прощаться Катя Мурашова. Села против меня:

— Скоро уеду.

— Куда?

— Поступила санитаркой на санпоезд.

— Счастливая!..

Вместе с Катей прослушали тревожные и печальные последние известия: «В течение 3 июля на Курском направлении наши войска отражали крупные и ожесточенные танковые атаки немецко-фашистских войск. Противник несет огромные потери. За день боев уничтожено более 250 танков, свыше 15000 немецких солдат и офицеров.

На Белгородском и Волчанском направлениях наши войска отражали атаки противника.

После 8-месячной героической обороны наши войска оставили Севастополь»…

Мне хотелось угостить ее чем-нибудь, но у нас ничего не было, кроме овсяного кваса. Она выпила из вежливости полстакана. Вздохнула:

— Война кончится — вернусь. Если жива буду.

— Будешь жива.

— Этого никто не знает.

Она внимательным взглядом осмотрела все вокруг.

— Тебе и привести ее некуда.

— Кого?

— Жену. Ольгу.

Откуда-то она уже все знала. И вдруг оживилась:

— А знаешь что? Переходите в мою комнату. Она от военкомата, а пока я в армии, за мной сохраняется жилплощадь. Кого я в ней поселю — это мое дело. Идет?

Конечно, я согласился. На другой день она помогла нам с тетей Машей перенести вещи. И уехала.

Ко мне пришла Ольга. Тетя тактично куда-то исчезла. Оля спросила:

— У тебя кто-то был до меня? Там, до войны?

— Был.

— Я это чувствовала. Девушка?

— Нет, женщина. Но ее уже нет. Она погибла. В окружении. Могла улететь и не улетела. Осталась с ранеными.

Оля помолчала, затем сказала:

— Прости меня, я не знала…

— Я понимаю, что ты не знала.

— Как звали ее?

— Шурой. Она была замужем. Летчик-истребитель — он тоже погиб.

— Шура, Шура… У тебя есть ее фотография?

— Нет. Вот только письмо.

Оля прочла письмо.

— О ком это она?

— О моем друге — Юрке Земцове. Он тоже погиб.

А через неделю после того, как перебрались на новую квартиру, Оля стала моей женой. Из ЗАГСа я решил зайти с ней к Бурову. До него было недалеко — только спуститься вниз по улице Ленина.

— Он учитель, — пояснил я ей, — преподает литературу. У него много книг. Есть жена и сын…

— Не хочется, — покачала головой Оля.

— Очень не хочется? Тогда не надо.

— Нет, пустяки. Пойдем.

И все-таки она почему-то волновалась, когда мы шли к нему. Теперь я понимал ее лицо, слышал то, о чем она не говорила.

— Ты предупредил его, что мы придем?

— Для чего?

— Если он удивится, я могу возненавидеть его.

— Он не удивится. Он умный.

Мы пришли на Подгорную. Пробрались коридором, заставленным всякой рухлядью. Я нажал кнопку звонка. Дверь открыла незнакомая женщина.

— Вам кого?.. Здесь жил Буров?.. Может быть. До нас были какие-то. Уехали в Красноярск…

— Вот и все, — проговорила Оля.

Мы двинулись домой.

Дома нас ждала тетя. Она поцеловала нас обоих и подарила Оле кольцо: тоненькое, золотое, с зеленым глазком изумруда. Подарила и по-старчески прослезилась.

Оля хотела что-то спросить, но я сделал ей знак помолчать.

Явился Морячок с Зоей, а Трагелев, хотя я и приглашал его, не пришел. Пили чай с хлебом и сухарями. Перед каждым поставили по полной чашке сахарного песку. В вазе посреди стола пылал большой букет огоньков.

…Вспоминая то далекое время, я по-прежнему считаю, что свадьба у нас была замечательная. И Оля такого же мнения…

Когда уже темнело, неожиданно появилась Аграфена Ивановна. Усевшись на наш топчан, прикрытый серым одеялом, заговорила:

— Не обижайтесь на старую да глупую. Пришла посмотреть, как вы устроились.

Вскочила на ноги, суетливо все оглядывая, сообщила:

— Комнатка эта памятная. Даже очень. В старое время тут актерка одна проживала. Потом ее офицер застрелил. Его фамилия была Горизонтов, а ее не упомнила. Потом старик один… Тот повесился. Прямо вот на этом крючке. — Аграфена Ивановна подняла глаза к потолку, посреди которого торчал железный крюк, на котором прежде висела люстра. — Потом две сестры: Аделаида и Прасковья Кузановы. Одинокие. И обе от туберкулеза. В одну весну. Это уже после революции, году этак в двадцать девятом… Но это я так, к случаю. Очень славно вы устроились. И в окно есть на что посмотреть. Только куда-нибудь мусор надо увезти.