Леонид Гартунг - Повести и рассказы

И тетя Маня ругается:

— Узнать бы, кто в ночь кочегарил. Его бы самого сюда. Пусть бы зубами пощелкал.

Мне что оставалось делать? Слушать да помалкивать, будто меня это вовсе не касается.

Как только началась перемена, вылез я из своего убежища, затолкал учебники под рубашку и направился в класс. И вдруг Иван Юрьевич! Еще издали заметил я его, но отступать было поздно. Решил я на космической скорости мимо проскочить. И проскочил бы, если б со Светкой Бобровой не столкнулся. Она в учительскую циркуль и линейку несла. Сшиблись мы лбами, даже искры из глаз посыпались. А Иван Юрьевич воспользовался нашей аварией и поймал меня.

— Обожди-ка, дружок. Зайди ко мне на минуту.

Дверь в кабинет директора рядом. Я, как вошел, сразу ему справку, что не заразный. Но он на справку ноль внимания. Подвел меня к зеркалу и спрашивает:

— Ну, как ты себе нравишься?

Нравлюсь? Что за вопрос?

— Не очень, — отвечаю осторожно.

Ожидал я совсем другого — насчет успеваемости.

— А помнишь, что ты обещал?

Тут только до меня дошло. Как не помнить? Еще до моих «каникул» обещал я Ивану Юрьевичу постричься. И не только обещал, но даже прилагал усилия — честно сходил к дяде Максиму, у которого машинка, но дома его не застал. А потом совсем из головы вылетело. А Иван Юрьевич не забыл. Пришлось опять то же самое обещать, хотя сам понимаю, что второй раз это уже не то. Иван Юрьевич вроде бы поверил, улыбнулся.

— Иди, а то опоздаешь и на третий урок.

Так я и не понял, откуда ему известно, что я на первых двух не был.

Только я от одной неприятности избавился, как сразу еще. Подхожу к классу — ребята сгрудились у закрытой двери. Что такое? Оказывается, Екатерина Третья пишет на доске контрольную по геометрии. По-настоящему ее зовут Екатериной Терентьевной, а прозвище это придумал Вовка Сосновский. Он на такие дела мастер. Она и правда немного на царицу смахивает — важная такая, полная и строгая.

Как только узнал я про контрольную, время терять не стал, моментально кинулся во двор, заглянуть в окно, что за задача. Но, как назло, на всех стеклах ледяные деревья. Вернулся ни с чем. Но Вовка Сосновский обещал помочь в случае чего. А когда запускали нас в класс, Екатерина Третья, увидев меня, нахмурилась:

— Явился-таки?

И добавила со вздохом:

— А как без тебя хорошо было!

Видно, некстати я в школу пришел. Уселся на своей последней парте, взял листок со штампом и только написал: «Контрольная ра…», как паста в ручке кончилась. Кончилась, ну и пусть. Сижу и размышляю: может, я и правда здесь лишний? Зачем же тогда я в школу торопился, радовался?

Рядом со мной никого. Я «трудный», и поэтому Анна Захаровна посадила меня одного. А одному еще вольготней. Никто не мешает делать, что хочется. Рядом окно. За окном рябина. На ней алые грозди ягод. По веткам синицы скачут — завтракают. Веселые птицы. И никто им не говорит, что они явились не вовремя…

Тут подкралась ко мне Екатерина Третья. На контрольных она всегда так — не ходит, а подкрадывается. И спрашивает:

— Почему не пишешь?

Ничего я ей не ответил. Сама догадалась и говорит громко:

— Девочки, у кого есть запасной стержень?

Знает, к кому обращаться.

— Одолжите нашему «отличнику».

«Отличнику», конечно, в кавычках. Удивительно она умеет эти кавычки голосом изобразить.

В классе все молчат — понимают, что, если мне нужен стержень, я бы и сам спросил. Только Светка Боброва, чтоб ей пусто, поднимает руку:

— У меня есть.

Кто ее, спрашивается, просил выскакивать? Теперь хочешь не хочешь — пиши. А зачем стараться? Все равно двойка, а может быть, даже единица. Почесал я затылок, заправил ручку и стал списывать условие.

В это время прилетает ко мне шпаргалка. И так ловко приземлилась — прямо мне на колени. И тут же Вовка Сосновский оглядывается и подмигивает: держись, мол, выручим. Развернул я шпаргалку. Почерк вовсе не Вовкин, а Светки Бобровой. Стало быть, никакой Вовкиной заслуги нет, а подмигивает, как настоящий товарищ. Фальшивый он человек, а, между прочим, никто его «трудным» не считает. А у него, если хотите знать, два дневника. Один — для школы, другой — для родителей. В том, который для родителей, он сам себе четверки и пятерки ставит и подписи учителей в точности копирует. Недаром у него по рисованию одни пятерки — это уж без всякой фальши. Он и мне предлагал второй дневник завести, но я отказался…

Рассмотрел я Светкину писульку — толково написано и чертеж есть. Значит, не напрасно она меня стержнем снабдила. Знала, что делала. И так мне захотелось взять и всю шпаргалку на свой листок перекатать, так захотелось, что даже сказать невозможно. Вот бы Екатерина Третья глаза бы вытаращила, когда б увидела, что у меня все решено. И чтоб соблазна не было, порвал я Светкину писульку на мелкие кусочки. И тут снова слышу — Екатерина Третья шепчет: