Владимир Некляев - Лабух

В бане ждала неожиданность: Ростик вывел меня из раздевалки в комнату с камином и бильярдом, где при камине был накрыт стол, и ради всех святых стал уговаривать, чтобы Алеся я выпроводил.

— Налей ему стакан — и пусть уходит. Я людей по делу пригласил, помощника госсекретаря и кандидата в депутаты, а с националистом этим какие дела? Он же мордобой с ними устроит!

— Не устроит, рука у него перебита…

— И с перебитой устроит, а то не знаю я его! Да пусть и без мордобоя, как при нем договариваться, ты что?..

Выпроводить Крабича я не мог — и разозлился на Ростика.

— Предупредить надо было! Сказал бы, когда звонил!

— А сюрприз?.. — пробормотал Ростик, понимая, что и сам виноват… И дальше обсуждать было нечего — в комнату заглянул раздетый Крабич.

— Там гости к вам ломятся… Морда у одного откуда–то знакомая…

— Я тебе дам, морда! — толкнул Крабича в спину и вышиб из дверей Борис Шигуцкий, шапочно знакомый мне помощник госсекретаря, мужик действительно с мордой, по которой бегали по–хуторянски хитрые, цепкие глазки, мгновенно обшарившие из угла в угол всю комнату. — А бабы где?

Наверно, это нужно было расценивать как шутку.

Приведенный Шигуцким кандидат в депутаты, который никак не выглядел и ничем не запоминался, вошел и сказал:

— О, бильярд…

Он никак не выглядел, но имя и фамилия у него были цветастыми: Ричард Красевич.

— Сегодня паримся, раздевайтесь… — засуетился Ростик перед дорогими, на три с половиной тысячи долларов, гостями. — Баб в другой раз нагоним…

Алесь Крабич, поэт и борец с диктаторским режимом, отметеленный вчера милицией, съидентифицировал наконец обличье врага и зыркнул на Шигуцкого вурдалаком. Шигуцкий также, узнав его, не выявил радости от встречи, а Красевич сказал: «О, белорусский поэт…» Ничего хорошего в такой компании ждать не приходилось, и я решил, пока не поздно, заняться тем, ради чего и закрутил Ростика с баней: чиститься да мыться. Мне казалось, что потом и миазмами «профессорши» я уже до костей пропах.

На политические страсти, бушевавшие в стране с конца восьмидесятых, я смотрел так, как смотришь с берега на штормовое море: страшновато, да что мне, если я на берегу? Отштормит и утихнет… Я музыкант, на кой ляд мне политика? Музыка при любой власти — музыка.

Те, кто властвовал в последние годы — ни президент, ни его шайка — мне никак не мешали. Бросалась в глаза, конечно, выпирающая из них из них гоношистость людей из грязи попавших в князи, ну да что ж… Те, кто бодался с ними, чтобы занять их место, смотрелись не лучше: не утонченные аристократы…

Националисты, коммунисты, демократы, патриоты — все были для меня одной масти. Вопли о независимости и национальной идее, славянском единстве и всяком прочем счастье вызывали слуховую аллергию — и хотелось, чтобы все онемели. Меня не волновало то, за что они боролись, но удивляло, что они не замечают, разъяренные борьбой, как даром теряется время и впустую мелькают годы, проходит жизнь. Мне казалось, что они заболели, сошли с ума и утратили ощущение времени, отмеренной им во времени жизни, которой на стороне будущего, за которое они сражались, все меньше и меньше… Во мне ощущение это билось метрономом, мгновения искрящимся током душу прожигали, иголками тело насквозь пронизывали: раз — и нету, два — и никогда уже не будет. Не то, чтобы я очень уж страшился умереть, я боялся не жить. Сейчас, теперь не жить, пока жив.

— Запах здесь бабский, — входя со всеми в парилку, в которую успел я проскользнуть первым и где из меня вместе с моим потом истекал пот «профессорши», потянул носом Шигуцкий. — Я всегда чуял, что там, где артисты, там и бабы… — И он ткнул пальцем в живот Ростику. — А ты меня, чтоб показать мозоль трудовую, пригласил?

Ткнул он, должно быть, ощутимо — Ростик подкорчился и присел.

— Так не заказывали, Борис Степанович…

— Не заказывали!.. Желанья начальства угадывают, если что–то от него иметь хотят. Даже тайные желанья, а я не прячу… Хорошо еще, что Ричард пока не депутат, без баб обойдется.

— Я без баб не обхожусь, — сказал Красевич. — Ни дня.

Тут не пропустил случая, чтобы не вставить свои пять копеек, Крабич.

— Да ну!.. По обходняку твоему не скажешь. Лишь бы как выглядит обходняк, без такого бабы и перетерпеть могут.

— Он у него, как у жеребца, в кожаный мешок прячется… — гоготнул Шигуцкий, а Крабич ни к чему срифмовал:

— Хрен из мешка в бывшем ЦК… Попаришь? — вдруг сунул он одной рукой веник Шигуцкому. — Твои меня поломали, а ты отремонтируешь. Справедливо?..