Тони Моррисон: Боже, храни мое дитя

– Как это ты с одной здоровой рукой ухитрился меня на постель перетащить?

– Мне помогли, – сказал Букер.

– Кто?

– Куин.

– О господи! Теперь она решит, что я окончательно спятила!

– Вряд ли. – Букер поставил перед Брайд чашку с горячим кофе. – Она у нас большая оригиналка. Спятивших от нормальных отличать не умеет.

Брайд сдула в сторону парок, поднимавшийся над чашкой.

– Она показала кое-что из того, что ты присылал. Несколько страниц. Почему ты все это отсылал именно ей?

– Не знаю. Возможно, я все-таки слишком дорожил своими опусами, чтобы просто взять и выбросить их в мусорную корзину; с другой стороны, они не настолько мне нравились, чтобы вечно таскать их с собой. В общем, я решил, что неплохо было бы сохранить их где-нибудь в надежном месте. А Куин хранит абсолютно все.

– Когда я их прочла, то догадалась, что все это обо мне… Я права?

– О да! – Букер нарочито округлил глаза и театрально вздохнул. – Разумеется, все это о тебе – ну и еще немного о нашем мире и о той Вселенной, в которой мы существуем.

– Может, перестанешь надо мной подшучивать? Ты же прекрасно понял, что я хотела сказать. Ты написал это, когда мы были вместе, так?

– Это просто мысли, Брайд. Разрозненные мысли – попытка передать словами то, что я чувствовал, чего боялся, и чаще всего то, во что я по-настоящему верил.

– И ты все еще веришь, что разбитое сердце должно гореть, как звезда?

– Верю. Но звезды могут взрываться и исчезать, так что того, что мы видим, глядя на них, там, возможно, уже вовсе и нет. Некоторые звезды могли умереть тысячу лет назад, но их свет дошел до нас только сейчас. Что-то вроде старой информации, которую выдают за свежие новости. Кстати, об информации: как ты узнала, где я?

– Тебе пришло письмо. Вернее, просроченная платежная квитанция из музыкального магазина-мастерской «Pawn Palace». Вот я туда и поехала.

– Зачем?

– Чтобы заплатить, идиот. Они-то и подсказали, что ты, возможно, обретаешься в этом вонючем захолустье, и дали имевшийся у них контактный адрес некой К. Олив.

– Значит, ты оплатила счет, а потом отправилась в такую даль, чтобы дать мне по морде?

– Возможно. Вообще-то я заранее этого не планировала, но, должна признаться, сделать это было действительно очень приятно. В общем, дудку твою я привезла. У тебя кофе еще есть?

– Ты привезла мою трубу? Ты ее забрала?

– Естественно. И они ее починили.

– Где она? У Куин?

– У меня в багажнике.

Сперва в улыбке изогнулись губы Букера, затем засияли и его глаза. И все лицо осветилось совершенно детской радостью, когда он крикнул:

– Я тебя люблю! Люблю! – И, выбежав из дома, рысью помчался к «Ягуару», припаркованному на обочине.

Огонь разгорался медленно, незаметно. Он, как это часто бывает, нащупывал путь неуверенно, опасливо, словно страдая от собственной застенчивости и не зная еще, чем все это может обернуться. Затем, хлебнув воздуха и солнечного света, он постепенно набрался уверенности – ведь в зарослях сорняков, где он раньше таился, света и воздуха было маловато.

Собственно, огонь давно прятался там, на заднем дворе, где Куин Олив каждый год обжигала пружины матраса, уничтожая поселения клопов. И теперь, набравшись сил, он начал быстро распространяться, то взлетая тонким красным языком, то замирая на несколько секунд, чтобы затем опять вспыхнуть, но уже с новой силой и гораздо ярче, поскольку и путь, и конечная цель были ему теперь совершенно ясны: его первой добычей должно было стать большое вкусное сосновое полено, покрытое плесенью и валявшееся возле двух жалких ступенек, изображавших в этом домике на колесах крыльцо. Затем он намеревался пожрать дверь, она тоже была из сладкой, мягкой сосновой древесины. А на десерт вкуснейшие ткани – шелк, бархат, кружево – да еще и с чудесной вышивкой!

К тому времени, как подоспели Букер и Брайд, перед домом Куин собралась небольшая толпа – несколько безработных, а также дети и старики. Дым уже вовсю просачивался в щели под окнами и дверью. Первым внутрь вломился Букер; Брайд следовала за ним по пятам. Они сразу же бросились на пол, где задымление было наименьшим, и дружно поползли к дивану, на котором лежала неподвижная Куин, соблазненная и доведенная до беспамятства улыбками дыма, лишенного жара и огня. Букера и Брайд душил кашель, слезы ручьем лились у обоих из глаз, однако они с помощью трех рук – одной здоровой руки Букера и двух рук Брайд – все же ухитрились приподнять бесчувственную Куин и стащить ее на пол, а потом выволокли на крошечную лужайку перед домом.