Тони Моррисон - Боже, храни мое дитя

«Куин права, – думал он. – Я ничего не понимаю в любви, хотя Адама я, конечно, очень любил. Но любить Адама было легко: у него практически не было недостатков, он был невинен и чист, как ангел. А вот было бы мне так же легко любить его, если бы он остался жив? Если бы он, в итоге став взрослым, приобрел кое-какие не слишком приятные качества, например, склонность к обману или предательству? Или, скажем, оказался бы глуповат или невежествен? Стоил бы он тогда моей любви? И потом, что это за любовь такая, если ей требуется только ангел и никак не меньше?»

И, размышляя, Букер продолжал казнить себя.

«Наверное, – думал он, – Брайд знает о любви гораздо больше, чем я. Или, по крайней мере, хочет в полной мере ее понять, определить ее суть и характер; ради этого она готова многое сделать и многим рискнуть. Я же ничего не делаю и ничем не рискую. Я просто построил себе трон и теперь восседаю на нем, с высоты своего положения определяя, сколь сильны в других людях признаки их несовершенства. Похоже, я угодил в путы собственного интеллекта и оказался околдован его «величием» и теми «высокими» моральными принципами, которые взял на вооружение, не заметив, что все это, безусловно, сопряжено с оскорбительным высокомерием. Где все те блистательные исследования, которые я собирался завершить? Где те шедевры просветительства, которые я мечтал создать? Нет их. Вместо этого я пишу заметки о недостатках других людей. Это ведь так легко – замечать чужие недостатки. Ну а как насчет бревна, которого я в собственном глазу не вижу? Мне же все в ней так нравилось – и как она выглядит, и какой замечательный у нас секс, и то, что она не предъявляет никаких требований. Однако стоило меж нами возникнуть первому серьезному разногласию, и я трусливо сбежал. Считая при этом, что моим единственным судьей является Адам, который, как справедливо заметила Куин, уже, наверное, устал быть вечной ношей и моим крестом».

Букер на цыпочках вернулся в дом и, прислушиваясь к сонному сопению Брайд, вытащил блокнот, чтобы в очередной раз – и снова без знаков препинания – излить на бумаге все то, что не в состоянии был выговорить вслух.

Я больше не тоскую по тебе Адам я скорее тоскую по тому чувству которое вызвала твоя смерть и это чувство оказалось настолько сильным что смогло не только определить мой характер но и тебя как бы стерло из моей памяти оставив мне лишь ощущение твоего отсутствия внутри которого я и существовал точно в безмолвии возникающем сразу после удара японского гонга а потому кажущемся куда пронзительней любого звука который может за этим безмолвием последовать.

Прости что поработил тебя. Да я и самого себя точно цепями приковал к иллюзии полного самообладания и дешевому соблазну властью. Лучших результатов не смог бы наверное добиться ни один рабовладелец в мире.

Букер отложил блокнот, и теплые сумерки окутали его, утишая душевное волнение. Теперь ему оставалось только дождаться рассвета.

Брайд проснулась навстречу ярким солнечным лучам после крепкого, без сновидений, сна – так крепко она не спала никогда в жизни, даже после изрядного подпития. И теперь, проспав столько часов подряд, она чувствовала себя не только отлично отдохнувшей и набравшейся сил, но и полностью избавившейся от того напряжения, что владело ею в последнее время. Впрочем, сразу вставать с постели она не стала и продолжала лежать с закрытыми глазами, наслаждаясь чудесными новыми ощущениями – приливом жизненных сил и ослепительной ясностью мыслей. Покаявшись в грехах, совершенных Лулой Энн, Брайд почувствовала себя заново рожденной. Ей больше не нужно вновь и вновь переживать пренебрежение матери и уход из семьи отца, не пожелавшего смириться с появлением чернокожего ребенка. Да нет, все это она не просто переживала; она пыталась выжить, терзая себя постоянными воспоминаниями об этом. Решительно отогнав мысли о прошлом, Брайд села в постели и увидела Букера. Он пил кофе за откидным столиком, и вид у него был скорее задумчивый, чем сердитый. Брайд, недолго думая, придвинулась к столу. И даже стащила у Букера с тарелки полоску бекона. А потом и кусок от его тоста откусила.

– Хочешь еще? – спросил Букер.

– Нет, спасибо.

– Кофе? Сок?

– Ну, пожалуй, кофе.

– Конечно, сейчас.

Брайд протерла глаза, пытаясь восстановить в памяти, что именно предшествовало ее соскальзыванию в столь глубокий сон. Вспомнить все ей помогла шишка, красовавшаяся у Букера над левым виском.