Тони Моррисон - Боже, храни мое дитя

– Ты? Убирайся! – И Букер, приподнявшись на узком и скромном ложе, указал Брайд на дверь.

– Ах ты, урод хренов! Никуда я не уйду, пока ты…

– Я сказал, убирайся! Немедленно убирайся отсюда! – Глаза Букера казались мертвыми, но в них горела вполне живая ненависть. Своей здоровой рукой он по-прежнему указывал на дверь, и Брайд не выдержала: пробежав девять коротких шагов, отделявших ее от Букера, она со всех сил влепила ему пощечину. В ответ он тоже ее ударил, причем настолько сильно, что сбил с ног. Брайд с трудом поднялась, схватила стоявшую на буфете пивную бутылку, размахнулась и разбила ее о голову Букера. Он замертво рухнул на кровать, а она, сжимая в руке горлышко разбитой бутылки, с ужасом увидела, как в левое ухо ему заползает тонкий ручеек крови. Впрочем, уже через несколько секунд Букер очнулся, неуверенно приподнялся на локте, прищурил глаза и ошалело уставился на Брайд.

– Как ты мог меня бросить? Как ты мог просто встать и уйти, не сказав ни единого слова? – заорала она. – Ничего не объяснив! Теперь я хочу выслушать твои оправдания. Какими бы они ни были. Да, я хочу их услышать. Прямо сейчас!

В ответ Букер прорычал, здоровой, правой, рукой вытирая кровь с левой щеки:

– Да какого хрена! Не буду я тебе ничего объяснять!

– Нет, будешь! – И она грозно замахнулась зажатой в руке «розочкой».

– Слушай, шла бы ты к чертям собачьим из моего дома, пока с тобой чего плохого не случилось.

– Заткнись и отвечай!

– Господи, женщина, ты что, спятила?

– Вот еще! Я хочу понять тебя, Букер. Просто понять.

– Ты сперва сама объясни, с какой стати тебе понадобилось покупать подарки той твари, которая детей совращала и за это в тюрьму угодила? Объясни мне, ради бога, зачем ты к этому чудовищу подлизывалась?

– Я лгала! Лгала! Лгала! Я солгала тогда. Она ни в чем не была виновата! Это я помогла ее осудить, да еще за такое страшное преступление. А на самом деле она ничего чудовищного не совершала! Ну и потом мне, конечно, захотелось как-то… компенсировать свою вину. Только она даже слушать не стала. И чуть душу из меня не выбила. Хотя я, конечно, все это заслужила.

Жарче в комнате за эти несколько минут явно не стало, но Брайд отчего-то вся взмокла. Пот выступил и на лбу, и на верхней губе, и под мышками.

– Значит, ты тогда солгала? Но за каким чертом?

– Чтобы моя мать хоть раз взяла меня за руку!

– Что-что?

– И хоть раз с гордостью на меня посмотрела!

– И что, посмотрела?

– Да! И даже сказала, что я молодец.

– Ты хочешь сказать, что…

– Заткнись! Теперь твоя очередь рассказывать. Говори, почему ты меня бросил?

– О господи! – У Букера по щеке поползла тонкая струйка крови, и он стер ее здоровой рукой. – Ну, ладно. Понимаешь, мой брат… В общем, его зверски убил один гад, извращенец, настоящий хищник вроде той особы, которую, как мне показалось, ты решила простить, и я…

– Мне все равно, что там тебе показалось! Это же не я сделала! Не я твоего брата убила!

– Ладно-ладно! Хорошо! Теперь мне кое-что стало понятно, однако…

– Никаких «однако»! Я действительно вела себя глупо, пытаясь загладить свою вину и подлизаться к той, кому всю жизнь порушила. А вот с чего ты злился на весь мир и обвинял всех и вся как последний ублюдок? На вот, вытри свою чертову руку. – Брайд швырнула Букеру посудное полотенце и, наконец, осторожно положила «розочку» на буфет. Затем отерла руки о джинсы, отбросила назад волосы, прилипшие к вспотевшему лбу, и, спокойно глядя на Букера, ровным тоном сказала: – Ты, безусловно, не обязан меня любить, но уважать ты, черт побери, обязан. – После чего Брайд неторопливо уселась в кресло возле стола и положила ногу на ногу.

Довольно долго оба молчали. В тишине было слышно лишь их дыхание. Друг на друга они не смотрели – глядели на собственные руки, в окно, в пол. Так прошло несколько минут.

Наконец Букер почувствовал, что ему пора сказать нечто определенное и существенное; объяснить ей все так, чтобы она поняла. Но стоило ему открыть рот, и язык словно примерз к зубам, а нужных слов как не бывало. Впрочем, теперь все это было уже неважно, потому что Брайд крепко спала. Она так и уснула, сидя в кресле, уронив подбородок на грудь и вытянув перед собой прекрасные длинные ноги.

Куин стучаться не стала; она просто открыла дверь и вошла. Увидев Брайд, крепко спящую в кресле, и Букера с рассеченным лбом, она негромко воскликнула:

– Боже всемилостивый! Что тут случилось?