Тони Моррисон - Боже, храни мое дитя

Букер не смог бы описать словами те чувства, которые тогда испытывал. Но он хорошо помнил: в насквозь пропитанном дождем воздухе витал явственный аромат сирени, когда он, играя, вспоминал ту волшебную девушку. И окрестные улицы с заваленными мусором тротуарами больше не казались ему грязными – они, пожалуй, были даже интересными, живописными благодаря своим винным погребкам, парфюмерным магазинам, салонам красоты, ресторанам, кафе и супермаркетам; да и жилые дома вокруг, тесно прислонившиеся друг к другу, выглядели дружелюбно. Стоило Букеру представить блестящие глаза той девушки или ее губы, приоткрытые в беспечной улыбке, и его охватывало не только жгучее желание, но и странное ощущение того, как тают, растворяются призраки прошлого, тот мрак, который окутывал его все годы после смерти Адама. Он словно шагнул за пределы мрачного облака и испытал почти такое же эмоциональное удовлетворение, как в тот день, когда Адам, освещенный закатными лучами, катил ему навстречу на любимом скейтборде, ибо там, за пределами мрака, была она. Полуночная Галатея, ожившая и навсегда оставшаяся в памяти живой.

А через несколько недель после того, как Букер впервые увидел ее, вместе с подругой поджидавшую лимузин, она вновь попалась ему на глаза – возле стадиона, в очереди на концерт «Black Gauchos», новой модной группы, быстро набиравшей популярность и исполнявшей смесь бразильского и новоорлеанского джаза. Концерт предполагался только один, и очередь была на редкость длинной, шумной и суетливой, но, как только двери открылись и толпа ринулась вперед, Букер ухитрился оказаться в числе первых, затем обошел еще четверых людей, стоявших в очереди за нею, и, когда толпа стала, наконец, рассаживаться по скамьям, сумел встать точно за спиной у своей темнокожей красавицы.

Воздух был насквозь пропитан музыкой, и благодаря этой особой атмосфере нарушились все правила приличия, ослабли телесные запреты; сексуальная щедрость изливалась подобно густым сливкам; так что Букер воспринял как нечто совершенно естественное желание обвить руками талию своей Галатеи. Мало того, этот жест был попросту неизбежен. А она не отстранилась, и они танцевали, танцевали, танцевали… Когда музыка смолкла, девушка повернулась к нему и одарила той самой радостной беспечной улыбкой, которую он все время вспоминал. Он спросил, как ее зовут, и она ответила:

– Брайд.

«Ах-ты-боже-мой-черт-меня-побери-совсем!» – прошептал он себе под нос.

И с самого начала все у них получалось просто изумительно – спокойный, изысканный секс, при этом достаточно продолжительный, то есть как раз такой, какой и был необходим Букеру, так что он порой сознательно несколько вечеров подряд предавался воздержанию, чтобы потом, вернувшись в ее постель, заново пережить незабываемые ощущения. Да и сами их отношения были поистине безупречными. Особенно Букеру нравилось то, что Брайд не слишком интересуется его личной жизнью и ни во что не сует нос – в отличие от Фелисити. Брайд была сногсшибательно красива, легка в общении, ей каждый день было чем заняться, и она вовсе не требовала, чтобы Букер постоянно находился при ней. Ее любовь к себе и собственной внешности пребывала в полном согласии с той особой средой, в которой она существовала, и с деятельностью той косметической компании, в которой она успешно трудилась; ее жизнь казалась ему зеркальным отражением его жизни. Когда Брайд весело рассказывала ему о сослуживцах, или о новой продукции, или о рынках сбыта, он видел только ее глаза, чарующе прекрасные и столь выразительные, что они говорили куда больше простых слов. Да, у нее действительно говорящие глаза, думал он, наслаждаясь музыкой ее голоса. Каждая ее черта – высокие выступающие скулы, зовущий рот, изящные нос, лоб и подбородок, потрясающие глаза, – была подчеркнута иссиня-черной, точно полуночное небо, кожей, делавшей ее облик поистине изысканным, вызывающим эстетический восторг. Лежал ли Букер на спине, наслаждаясь тяжестью распластанного на нем тела своей возлюбленной, или сам возвышался над нею, или просто нежно обнимал ее – именно полночный цвет ее кожи вызывал у него наибольшее возбуждение. Ему казалось, что он не только держит в своих объятьях царицу-ночь, но и обладает ею. А если и этого было недостаточно, он всегда мог заглянуть в глаза Брайд и увидеть в них свет звезд. Ему нравилось ее невинное, как бы немного рассеянное чувство юмора. Он хохотал во все горло, когда она, никогда не прибегавшая к макияжу, хотя ее работа и была полностью связана с косметикой, просила его помочь ей выбрать самый победоносный оттенок губной помады. Его восхищало и умиляло настойчивое желание Брайд носить исключительно белую одежду. Ему не хотелось даже в самой малой степени делить ее с другими, а потому у него редко возникало желание посетить какой-нибудь клуб. Но все же и ему трудно было устоять перед соблазном, когда он представлял себе, как будет танцевать с ней в полутемном зале под песни Майкла Джексона или вопли Джеймса Брауна. Они оба просто таяли от любви, прижимаясь друг к другу в толпе танцующих. Короче, ей Букер ни в чем не мог отказать. Он не соглашался только сопровождать Брайд, когда она собиралась «пробежаться по магазинам».