Тони Моррисон - Боже, храни мое дитя

Я старалась делать то, что мне велели, и очень много читала. Самое лучшее в «Декагоне» – это тамошняя библиотека. Поскольку в настоящих публичных библиотеках книги спросом больше не пользуются, да и сами библиотеки их приобретать не хотят, то излишки книг отсылают в тюрьмы или в дома престарелых. А в доме моих родителей под запретом находилось все, кроме религиозных трактатов и Библии. Мне, впрочем, казалось, что в колледже, готовясь стать учительницей, я стала довольно-таки начитанной, хотя моя специальность и не требовала особенно хорошего знания литературы. А потому я, пока не угодила в тюрьму, не читала ни «Одиссею», ни Джейн Остин [15]. Ни то, ни другое меня ничему особенно не научило, но погрузиться в описание бесконечных бегств, спасений и обманов, а также разобраться в том, кто на ком в итоге женится, было весьма занятно и хорошо отвлекало.

В тот день, когда я, получив условно-досрочное и выйдя из тюрьмы, села в такси, я вдруг снова почувствовала себя маленьким ребенком; казалось, я впервые вижу окружающий мир – дома, лужайки с такой ярко-зеленой травой, что больно смотреть, большие пестрые цветы, настолько красивые, что кажутся нарисованными. Я совершенно забыла, что бывают розы с оттенком лаванды или подсолнухи ослепительной желтизны. Все вокруг казалось мне не просто иным, а каким-то совершенно новым. Я опустила боковое стекло, чтобы вдохнуть свежего воздуха, и ветер подхватил мои волосы, разметал их и отбросил назад. И в это мгновение я поняла, что свободна. Ветер, ветер сказал мне об этом, ласково перебирая, гладя и целуя мои волосы.

И в тот же день случилось нечто совершенно непредвиденное: в дверь моего номера в мотеле постучалась одна из учениц начальной школы, некогда свидетельствовавшая против меня в суде, но теперь ставшая взрослой женщиной. Я остановилась в этом жалком тонкостенном номере только потому, что мне отчаянно хотелось в кои-то веки как следует поесть и как следует выспаться. И не слышать ни дурацких никчемных споров, ни любовных стонов и сопения, ни омерзительного храпа. Не думаю, что многим свойственно по-настоящему ценить тишину или понимать, насколько она родственна музыке. Наоборот, многие в тишине начинают нервничать или страдать от одиночества. Но я после пятнадцати лет непрерывного шума прямо-таки изголодалась по тишине. Во всяком случае, гораздо больше, чем по нормальной еде. В ресторане я с жадностью проглотила невероятное количество самых разнообразных яств и тут же все это выблевала, едва успев забежать за угол. Потом я прямиком направилась в свой номер и как раз собиралась насладиться тишиной и полным одиночеством, когда в дверь настойчиво постучались.

Я не поняла, кто она такая, хотя ее несколько необычные глаза и показались мне знакомыми. В ином мире ее иссиня-черная кожа могла бы показаться весьма примечательной, но только не здесь и не после стольких лет, проведенных в «Декагоне». В тюрьме мне целых пятнадцать лет пришлось носить жуткие грубые башмаки на плоской подошве, так что меня куда больше заинтересовали модные остроносые туфельки девицы; они были из кожи аллигатора или змеи и с такими высоченными каблуками, что напоминали ходули циркового клоуна. Она заговорила со мной так, словно мы давно знакомы, но я все равно не понимала, о чем это она и что ей от меня нужно, пока девушка не швырнула мне эти деньги. Вот тогда-то я все и осознала. Она была одной из учеников школы, свидетельствовавших против меня в суде. Одной из тех, кто помог меня уничтожить, отнять у меня жизнь. И как только ей в голову могло прийти, что с помощью денег можно стереть из памяти пятнадцать лет жизни, больше похожей на смерть? Я отреагировала мгновенно и сразу же вывела ее из игры. Кулаки словно сами собой наносили удар за ударом; казалось, я сражаюсь с дьяволом. С тем самым дьяволом, о котором вечно твердила моя мать, – великим соблазнителем и злодеем. Вышвырнув ее вон и отправив вслед за нею ее дьявольские дары, я, наконец, смогла прилечь. И, свернувшись на кровати клубком, стала ждать полицию. Ждала, ждала, но никто так и не приехал. Но если б они все же приехали, то, вломившись в мой номер, увидели бы совершенно сломленную женщину – а ведь я все пятнадцать лет заключения оставалась сильной и ни разу не сломалась. И когда я поняла, что они, наверное, уже не приедут, я впервые за все эти годы заплакала. И плакала очень долго, пока не уснула. А когда проснулась, то напомнила себе, что свобода никогда не дается даром. За нее нужно бороться. Нужно много трудиться, чтобы ее обрести, а потом набраться сил и уверенности в себе, иначе не сможешь ее удержать, не сможешь с нею справиться.