Атанас Мандаджиев - Старт

— Это Светла. — Улавливаю в ее голосе легкую обиду.

— О! Ты ли это? — Что за чушь! Как будто я невероятно изумлен, как будто и мысли такой не допускал, что она мне позвонит. Безумно злюсь на себя, вернее, на того, другого, который продолжает говорить вместо меня.

— Мы же договаривались, что я позвоню…

— Да, да… конечно… Я…

— Насчет задач.

— Да, да…

— Ты что-нибудь решил?

— Да, да… То есть…

— В первой прежде всего находишь… Потом… — Она что-то объясняет, я дадакаю, но ничего не понимаю. В голове у меня полный хаос, блуждают гипотенузы, треугольники, радиусы и круги, пиэрквадраты… И вдруг до меня доходит, что я все еще тру правую ладонь о трусы. Молниеносно перебрасываю трубку из левой руки в правую, бабушка проходит мимо и что-то говорит, но я тону во мгле тригонометрии, только сглатываю мучительно и горло пересохло. Вот тебе и свободный ринг! На ринге дерешься две-три минуты, после целых шестьдесят секунд передышки, тренер Миле (а он нам вроде старшего брата) разъясняет тактику следующего раунда, обмахивает тебя полотенцем, да еще и водички даст — промочить горло. А здесь ничего подобного! Стоишь прямой и голый, как профессионал, а удары так и сыплются, будто бы ты — Кассиус Клей или Джо Фрезер. И трешь, трешь, эту проклятую ладонь о трусы…

— Алло! — Голос Светлы заставляет меня очнуться, кажется, я наконец-то перестал дадакать.

— Да, да…

— Теперь тебе все понятно?

— Да, да… То есть…

— А теперь ты… Ты не знаешь, какую тему Петрова может дать для классного сочинения?

— Да, да… Ага! Тема… Думаю, что о Ботеве…

— О Ботеве она девятому «б» дала.

— Да, да…

— А нам, наверное, о Чинтулове даст.

— Наверное.

— Или о Славейкове…

— Да, да…

— А может быть…

— Может.

Та-ак! Браво, Коки, здорово тебя доводит тот, другой, который взялся говорить вместо тебя. Умная Светла, ясное дело, сразу поняла, отчего я вдруг поглупел. Держу пари, три тысячи чертенят так и играют сейчас в ее карих глазищах…

— Ладно, до свидания. — Она великодушна.

— Ты… Ты как? — Нет, это точно не я говорю.

— Немного простыла, температурю. А ты?

— Я тоже, — роняет тот, другой, и вдруг спотыкается, потому что лжет со страшной силой. — Тоже температура… — Тут я наконец-то ухитряюсь вмешаться и поправить его бессмысленную ложь. — То есть уже спала температура…

— Рада за тебя.

— И я! — Тьфу, опять он влез, и напрасно я пытаюсь исправить положение водянистым «то есть»… Вдруг у меня перед глазами ясно встает картинка: Светла зажала ладошкой микрофон и хохочет.

Какой же я балда! Отстраняю трубку от уха, смотрю на нее с ненавистью, кидаю… Какой-то момент стою — руки на поясе — затем снова — к телефону. Дзинь! Это Светла положила трубку. Но мне уже все равно. Я хватаю свою, валюсь на ковер и ору как оглашенный:

— Ты мне ужасно нравишься! Слышишь? Ужасно!

Долгий гудок.

— КЛАСС, ВСТАТЬ!

Милая Зарка, староста наша, ты и не подозреваешь, какой мрачной силой звучат для меня твои простые, обыденные слова. Ибо моя милость еще не завершила списывание домашнего задания по тригонометрии, а Гурий Плетнев только того и ждет — поймать меня без домашнего, влепить сначала замечание, потом двойку — и все, считайте, что мое потенциальное участие в республиканском первенстве стоит под большим вопросом. Зуб он на меня имеет, наш математик, он же — классный руководитель; в прошлом году приспичило ему сделать меня физоргом класса, тут я уговорил ребят проголосовать «против», чтобы у меня оставалось время и для боксерских тренировок и для репетиций в гитарном оркестре Асена Димитрова. От оркестра я быстро отказался, потому что там только вальсы по нотам играли, и вот тут-то можно было бы заняться организацией экскурсий и матчей нашего класса с другими, да уж поздно было. Так и осталась в силе угроза нашего математика, изреченная на другой день после того бурного собрания:

— Смотри у меня! Знаю, ты из-за бокса своего отколол мне этакий номер. Пока будешь боксовать в своем «Спартаке», хороших оценок тебе у меня не видать!

Вы не удивляйтесь, пожалуйста, его оборотам речи. Он ведь у нас откуда-то из глубинки — еще и не такие «жемчужины» отпускает. Раньше мы его «Овощ-фрукт» называли, потому что он в такой зеленой куртке ходил — посмотришь, и сразу охота стрельнуть промокательной пулькой. А теперь, как вы уже догадались, мы Горького изучаем — вот и придумали ему новое прозвище: «Гурий Плетнев». Сходства с горьковским персонажем, конечно, ни малейшего, но имя почему-то кажется нам подходящим для такой вроде как недоделанной фигуры. И напоследок скажу (надо торопиться, вон он идет!): не очень-то я боюсь этих, которые притворяются чересчур страшными. А он-то уж точно притворяется. Наверно, сам боится, что если мы увидим, какой он на самом деле добряк, то живо влезем ему на голову. В прошлом году кучу двоек мне наставил перед соревнованиями, уже наш братец Миле, тренер, приходил раз десять в школу — ругаться с ним, а в конце концов оказалась четверка в четверти. Я уверен, он и на выпускном экзамене поставит мне «четыре», лишь бы я алгебраическую задачку решил. А вот Петрова, болгаричка, вот коварное существо! Улыбается тебе, а сама так и норовит ужалить! Мы со Светлой лучше всех справляемся с сочинениями, а Петрова мне только четверки да пятерки ставит [3] В болгарских школах шестибалльная система оценок. . Однажды я за два урока ровно двадцать шесть страниц накатал об «Эпопее забытых» [4] «Эпопея забытых» — стихотворный цикл классика болгарской литературы Ивана Вазова. , так она меня на родительском собрании хвалила не знаю как, отцу заявила, что на выпускных экзаменах я наверняка роман напишу. И тут же объяснила, что нарочно занижает мне оценки, чтобы я, видишь ли, «не распускался». Но я-то знаю: она просто ненавидит меня за то, что я много «посторонней литературы» читаю. Пару раз я ее засек, абсолютно невольно, на биографиях писателей, никогда она мне не простит. Если на выпускном получу больше пятерки, пусть меня зовут Петко, а не Константин! Вот так-то. А настоящая фамилия Гурия Плетнева Ананиев.